— Ах ты, безмозглый! Да знаешь ли ты, где Китай?
— Нашелся бы человек, на которого дочь можно оставить, не поглядел бы на соседей, ни о чем бы не задумался. Но ничего не попишешь. Сон я потерял, Юнус Эмре, ворочаюсь по ночам в постели, а в голове у меня железная трубка. Хотя бы горсть порошка осталась, добился своего, думаю. С ума сойти можно. Уж лучше бы вся борода сгорела, да немного порошка осталось.
— Где же ты снова его достал? Опять монгольский сотник привез?
— Нет. Ворочаюсь как-то ночью на постели и ругаюсь на чем свет стоит.
— Кого же бранишь?
— Немного себя, а больше всего Перване Субаши, который про алхимию выдумал, ославил меня. Передали мне его слова: «Скоро наш главный алхимик Каплан Чавуш обратит свинец в золото. Прощайтесь с нищетой. Весь мир золотом завалим». Народ хохочет... Был бы у меня порошок, занялся бы я снова своим делом, плевать мне на всех. А тут хоть лопни, да и только. Проклинаю алхимию и все на свете, бью себя кулаками по голове и вдруг обмер. Постой, постой, говорю себе. Нашел!
— Что?
— Как что, бестолковый ты мой Юнус? Кто у нас здесь самый главный алхимик?
— Кто?
— Пошевели мозгами, ашик Эмре. Кто на земле Эртогрул-бея живет в пещере...
— Дервиш Камаган, что ли?
— Еще спрашивает. Откуда родом этот подлец? Откуда пришел? С китайской границы.
— Ну и что?
— Как «ну и что»? А огневой порошок, чтоб ему сквозь землю провалиться, откуда? Понял?
— Понять-то понял, но юродивый Камаган порошок от железа не отличит, а воду от травы.
— Скажешь тоже! Он ведь алхимик. Плохой ли, хороший, но алхимик. А что это значит? Значит, не известно, что он знает, а чего не знает... Ворочаюсь на постели. Время — полночь. Так бы подхватился и побежал в пещеру. Но как потом объяснишь это мерзавцам, что в окно ко мне заглядывают да к дыму из трубы принюхиваются? С трудом утра дождался. Оседлал коня, прискакал, бросился в ноги. Поломался монгол, покочевряжился: святому покровителю, мол, своему под страхом смерти поклялся никому секретов не выдавать.
— Знает, значит, подлец, так, что ли?
— Какое там знает! Слыхом говорит не слыхивал про такой порошок...
— Тут ты выхватил саблю...
— Не на того напал! Голову ему можешь снести, только посмеется над тобой, старая развалина. Но понял: от меня так просто не избавиться... Сразу по-другому заговорил. Его послушать, так огневой порошок в Китай этот поганец караванами посылает.
— Как так?
— Секрет, мол, у него, слава аллаху, говорит, можем здесь понаделать, сколько душе твоей угодно.
— Ого!
— Да. Под конец, не знаю уж почему, смилостивился поганец. Пошел в глубь пещеры, чтоб она ему на голову обвалилась! Принес две горсти. Глянул — он!.. Крошку поджег — точно! Обалдел я. А когда в себя пришел, к рукам его потянулся, поцеловать хотел... А он и говорит: «Понапрасну радуешься, Каплан! Все, что было, отдал тебе. Если еще придешь за порошком, не жди от меня добра».
— Быть не может!
— Долго я его уламывал... Короче говоря, приятель, до той поры, пока я на земли Эртогрул-бея не переселился, мерзавец все мне голову морочил. Не успокоился, пока свою власть не показал: что хочешь, мол, могу с человеком сделать.
— А ты узнал, откуда он достает?
— Не достает. Сам делает сколько хочет.
— Опомнись! Неужто поверил, глупец Каплан?
— Делает!.. Поверил.
— Да не может того быть!.. В горах, в божьей пещере...
— Попросил он как-то у меня серы. Достал, привез. Потом заладил, достань ему селитры.— Каплан помолчал.— Да, сера там есть и селитра, поклясться могу! Знаю — потому — попробовал... Смешал их. Цвет не тот. Зажег — пламя не то, но немного похоже. Что-то еще добавляет поганый дервиш Камаган, а что — разобрать не могу.
— Значит, весь твой порошок изготовлен беднягой Камаганом?
— Выходит, так.
— Аллах, аллах! А ну, покажи!
— Пойдем.
Каплан Чавуш зажег светильник и повел Юнуса за собой.
По восьми ступенькам они спустились в каменный подвал, где он воевал с проклятой трубкой. Низкая дверь из дубовых бревен скреплена железными прутьями на стальных штырях с круглыми коваными шляпками. Единственное оконце под потолком, выходящее во двор, забрано толстой железной решеткой. В углу — кузнечный очаг и наковальня, на верстаке — тиски, несколько плавильных горшков из огнеупорной глины, щипцы, литейные формы, кузнечный и слесарный инструмент. Черные от сажи каменные стены и сводчатый потолок делали подвал похожим на пещеру.
Каплан Чавуш поставил светильник на верстак, вытащил железный ящик. В нем он хранил двадцать — тридцать алтынов на черный день, три стальных бруска для клинков и самую большую свою драгоценность, что берег пуще глаза,— дьявольскую смесь.
Повозившись с замком арабской работы, открыл ящик. Достал небольшой кожаной мешочек. Как все одержимые люди, при виде предмета своей страсти переменился. Руки неприметно затряслись. Он бережно высыпал на верстак немного порошка. Скатал из него шарик. Плотно затянул мешочек, положил его в ящик, закрыл крышку и отнес подальше в сторону. Запалил от светильника хлопковый фитиль и, помянув аллаха, поднес к шарику, который сразу зашипел, завертелся и, прочертив на верстаке огненный круг, сгорел.
— Вот, Юнус Эмре, это и есть мой черный враг, что оставил меня без бороды, сжег лицо, сделал посмешищем в глазах эскишехирского люда.
Теперь, когда Юнус своими глазами видел, как горела эта дьявольская смесь, он невольно содрогнулся. Каплан Чавуш еще легко отделался! Юнус закрыл на мгновение глаза. Если Каплану удастся сотворить свою трубку, то с таким оружием ничего не стоит поставить на колени весь мир! Эта мысль потрясла ашика. Он представил себе, как встретил бы его Караманоглу, приди он к нему с таким оружием.
— Ну и дела! В ум не возьму.— Он проглотил комок в горле.— Огнем, что ли, выталкивает свинцовый орешек из трубки?
— Огнем, но не так-то просто. По правде говоря, я и сам еще толком не знаю, приятель... Ты своими глазами видел: горит эта штука быстро, но не взрывается. А насыплешь ее в трубку — с огнем да грохотом все вылетает.
— Трубку разорвало, что ли, когда ты бороду потерял?
— Нет. Много я над этим бился, брат. Много мучился. Но в тот раз просто не поостерегся. Огневой порошок из рук не выпускал. А руками нечаянно взялся за бороду.
— Эх ты, бестолковый Каплан! Теперь понятно. После грязного дела, недаром сказано, омовенье совершать надобно. А ты руками своими нечистыми за бороду схватился.
— Что верно, то верно! Но эта мерзость не только к бороде пристала, а в кожу впилась. Сам я уцелел, а кожа сгорела. Так без половины бороды и хожу.— Он вздохнул.— Да! Покуда не заставишь ее громом греметь как следует, ничего не добьешься.— Он втянул в себя воздух, понюхал.— Вот и все наши секреты. Ну, говори теперь, что сказал этот олух еврей? Какие вести от френкских кузнецов из Мира Тьмы?
— Из Венеции прибыл купец... И не простой, а старейшина. Твой лекарь-еврей завел с ним разговор. Дошел до железной трубки. Не так, будто к слову пришлось, а точно знал все, что у френков делается. Купец, услыхав про трубку, растерялся, словно разум у него, говорит, из головы выскочил. Короче, понял твой лекарь, что френкские мастера если не нашли главного, то немного им осталось.
— Упаси аллах! Чего же он не поспешил сразу передать мне эту весть? Может, и вправду думает, что шея его — чтоб ее скрутило! — в мои руки не попадет?
— Как раз собрался написать, а тут я подоспел. Хорошо, говорит, что пришел ты, брат ашик. Такие вести бумаге не доверяют.
— Оставь старого пачкуна! — Каплан Чавуш завертелся, заметался, как пес с обожженной лапой.— Вдоволь ли у френкских мастеров огневого порошка? И откуда они его достают?
— Этого он не выведал.
— Вот болван! Не выведал. Пропало наше дело, Юнус Эмре! Чего глядишь как баран на новые ворота? Ничего ты не соображаешь... Если у них много порошка и могут они его испытывать сколько нужно, плохо наше дело, плохо! Понапрасну я свою рожу сжег, бородой пожертвовал! Неужто зря мастерскую свою оставил, перебрался на чужбину и сижу в этом проклятом подвале. Что с мусульманами станет, если гяуры-френки, кои человеческим мясом да кровью насытиться не могут, получат в свои руки трубку? Начнут нас издали бить, как птицу. Нельзя будет к ним подступиться, мечом да саблей достать, что тогда делать? — Он дважды ударил себя в грудь.— Не выведал безмозглый еврей, над чем бьются френкские мастера? Чтоб ему!.. — Он помолчал, ожидая ответа. Юнус пытался вспомнить. Каплан в отчаянии крикнул: — Как френкские мастера срез у трубки делают? Срез, говорю, слышишь?
— Погоди, погоди! Венецианский купец, кажется, тоже все про срез твердил. Выспрашивал, умолял, словно кровников своих искал. Вот так-то, Каплан.
— Ох, беда, беда! Не дай бог, если нашли они, значит, мы опоздали. Считай, нет нас! Мертвы мы, Юнус Эмре!..
