Каролина вскочила.
Эркель махнул рукой.
- Идеи того не стоят. Знамена, клятвы, слезы умиления, трепет сердечный - ничего все это не стоит, потому что у той сероглазой умницы была красивая белая попа, и грудь - вся электричество и восторг, а ее дулом винтовки - в жопу! - Он вскочил и забегал по гостиной. - И никакой Достоевский ни в чем не виноват - просто ему под перо фамилия попала, ну и пусть, не всем же фамилиям после этого вешаться! Главное - никакая идея не стоит даже поцелуя проститутки. И никакое общее дело того не стоит! - Он остановился, выдохнувшись. - А вот Егорушка - стоит. Только Егорушка и стоит, милая...
- Но если без общего дела...
- Ну да! - устало махнул рукой Эркель. - Если Бога нет, все дозволено. Да нет, милая, я вовсе не против общих дел, нет же, - только пусть это общее великое дело каждый сам по себе творит, без крови, без пыток, без того, чтобы винтовкой в женщину... Слезинка детская, конечно, ничего не стоит, - поэтому наш Достоевский так и носился с нею, что сам это отлично понимал. А стоит чего-то только любовь. Вы Данте Алигьери читывали? Любовь, что в книгу целую сплела то, что разлистано по всей вселенной! Высшая любовь, недоступная одному человеку, но только - всем. - Он вдруг как-то сердито щелкнул зубами. - А в Бога я не верю! Вот что! Они верили, и это хоть как-то их оправдывает, а я - нет. Мне что осталось? Скрипеть зубами, вспоминая, как я с револьверчиком бегал вокруг Шатова, обманывал его, да распахнутое окно в парижском пансионе, и музыку, и цокот мидинетки, и мою сероглазую умницу, и ее грудь - восторог и электричество... и Егорушку! Я приехал сюда с такими планами, с такими проектами, с такой высотой в душе, а мне велели холмы мостить, Мечтальоном обозвали! Мечтальон! И это тоже только вспоминать да скрипеть остатками зубов! Вот уж кто палач, так это Достоевский. Я все понимаю: литература и прочая тригонометрия, - но Мечтальона, но Егорушку - не прощу, будь он хоть трижды Федором и четырежды Михайловичем! На пистолетах! Через платок! - Он плакал. - Нам лишь забвение дается, как нам дается благодать... да Тату... Тату!
Тотчас из другой комнаты вышла опрятная милая женщина средних лет и, подхватив содрогающегося Эркеля под руку, повела спать.
- Вы уж извините его, - прошептала она на прощание. - Нельзя ему, сердце у него больное... Извините! Уж скоро отдрожит, Господи...
Когда Великий Бох устроил великое избиение бандитов, Каролина взяла себе на память колокольчик, вылетевший из нутра убитой бандитки. Она выстояла у окна всю церемонию, не отворачиваясь и даже не обращая внимания на матушку, лежавшую в обмороке. А вскоре она стала помощницей Великого Боха. Именно она и сказала ему, когда он покончил с бандитами и свиньями, что тем дело не закончится. Потому что кокаин, опиум, шлюхи, краденые драгоценности, оружие, исфаханские ковры ручной работы - девятьсот пятьдесят узелков на квадратный метр - и прочий товар бандиты сбывали в столицы, и как только там поймут, что поставки прекратились неспроста, - а доносчики уже наверняка умчались в Москву, - жди ответа. Великий Бох выслушал ее внимательно и приказал готовиться к встрече врагов. Он мобилизовал молодежь призывного возраста и принялся обучать ее стрельбе и бою, тогда как Каролина - откуда что взялось! - взялась налаживать артиллерийскую оборону Города Палачей.
А вскоре донесли о приближении по реке Ердани флотилии Золотой Вдовы, владевшей в Москве опиекурильнями, борделями и прочими притонами. Лазутчики доложили о приближении двух бронированных мониторов с пехотным десантом и парового катера с пулеметами под флагом самой Золотой Вдовы, которая была дочерью немца и китаянки, славилась жадностью, хитростью и жестокостью. Говорили также, что она необыкновенно красива, и особенно потрясали всех ее глаза - голубые с золотым оттенком.
За два дня при помощи часовых мастеров и артиллеристов Каролина создала и изготовила несколько снарядов, которых, как она утверждала, будет довольно для уничтожения вражеского флота, хотя пушкари клялись и божились, что эти снаряды слишком хитры и разорвут крепостные орудия при первом же выстреле.
- Она идет под желтыми флагами с черными крестами, - сказала Каролина. - Каким флагом встретим ее мы?
- Подумаем об этом после боя, - ответил Великий Бох.
Поскольку уже точно было известно, откуда грозит опасность, орудия Северного и Северо-западного бастионов развернули в сторону реки и опустили их хоботы до предела. Зарядив пушки, артиллеристы все как один легли наземь и хором принялись читать молитвы.
Флотилия Золотой Вдовы появилась из-за поворота реки рано на рассвете, с первыми лучами солнца, и все увидели низкосидящие утюгообразные мониторы, угрожающие пушками, и вооруженных пехотинцев вдоль бортов, а также паровой катер, ощетинившийся пулеметами.
Каролина Эркель выхватила револьвер, подняла пушкарей и велела им делать свое дело. Крепостные орудия были тотчас наведены и замерли. Мадемуазель Эркель смотрела на часы, тикавшие у нее на ладони, и когда стрелки сошлись, скомандовала: "Пли!".
Крепостные пушки разом грянули, длинные снаряды, делясь на лету, рвались в воздухе и крушили пехоту и мониторы, и когда ветром разогнало пороховой дым, Великий Бох увидел сотни трупов, беспомощно плывущих по течению, охваченные огнем и тонущие мониторы да ошалело крутящийся на одном месте паровой катер без флага и людей. Он послал лодку, и вскоре на Лотов холм доставили Золотую Вдову - она осталась в живых и даже не поцарапанной, в то время как вся ее экспедиция в минуту погибла.
Она и впрямь была красива, а глаза ее - и того пуще. Из ушей у нее текла кровь, и отвечать на какие бы то ни было вопросы она была просто не в состоянии. Великий Бох велел посадить ее в железную клетку и запереть в Западном бастионе.
- Какой же флаг мы теперь вывесим над башней? - спросила Каролина.
- Белый, - сказал Великий Бох. - Ибо мы не хотим никакой войны, а хотим новой жизни, жизни и только жизни. Мы как бы заранее сдаемся, а на самом деле мы просто наперед отказываемся от участия в каких бы то ни было схватках.
Покачав головой, Каролина распорядилась повесить над Городом Палачей белоснежный флаг.
Той же ночью она стала женщиной Великого Боха, его первой помощницей и распорядительницей.
Когда Золотая Вдова пришла в себя, ее осмотрел врач, выяснивший, что ради красоты эта женщина пожертвовала природными зубами, вставив жемчужные протезы, которые извлекались изо рта при помощи нехитрых приспособлений. Жемчуг Великий Бох отослал Каролине, которая велела изготовить бусы и украсила ими свою красивую шею. А Золотой Вдове Великий Бох назначил скромное питание, которое, как он уточнил, может быть дополнено известным ей способом.
- Так мне с утра до вечера придется не вставать с колен, - возмутилась красавица.
- Зато и мужчины тебя не тронут, - возразил Бох. - Я прикажу им хорошенько мыться, прежде чем кормить тебя.
И мужчины потянулись к Золотой Вдове, которая, стоя на коленях, изо дня в день только полнела от избытка белковой пищи. Мужчинам же нравилась вместительность ее рта и беззубость.
Самую большую опасность для нее представляли огромные крысы, шнырявшие по бастиону, пробиравшиеся в клетку и норовившие отгрызть что-нибудь у пленницы. От этой напасти Вдова быстро нашла защиту. Отловив двух крыс помоложе, она выдрессировала их и вскоре могла спать спокойно под охраной двух серых стражниц, одна из которых по ночам устраивалась в парадном входе, а другая стерегла задний двор.
Великий Бох и слышать ничего не хотел о казни Золотой Вдовы, невероятно растолстевшей и издали похожей на красавицу-свинью. Его поддерживали и мужчины. Каролина Эркель не стала перечить Боху, но однажды ночью кто-то при помощи детской дудочки выманил обеих сторожиц из вдовьих телес, и туда ринулись изголодавшиеся огромные крысы, которых Каролина несколько недель держала впроголодь, лишь изредка подкармливая то лапкой кролика, то собачьим хвостом. К утру от Золотой Вдовы остались серьги с лиловыми бриллиантами, горстка серебряных перстней да два глаза дивной красоты, которые, как вдруг выяснилось, были изготовлены лучшими ювелирами Берлина и Пекина.
Узнав об этом, Великий Бох только покачал головой.
- Ты осуждаешь меня? - спросила Каролина.
- Нет. Что случилось, то случилось.
- Ты меня любишь?
Великий Бох внимательно посмотрел на Каролину.
- Хорошо, я сделаю тебе ребенка, - сказал он.
- Я про любовь... Впрочем, извини.
- Но если ты забеременеешь и родишь ребенка, он будет пять тысяч сорок первым, - напомнил Великий Бох. - Ты же понимаешь, что эта арифметика - мир превыше всякого ума.
Она всюду успевала, все видела и никогда не сбивалась со счета. Едва оправившись от родов, она облачилась в рабочий комбинезон и отправилась на строительство. Взгляд ее привлек чернокудрый юноша дивного сложения, который шатался от усталости, бросая лопатой жидкий цемент в яму.
