Франсуа предполагал такой поворот событий и приготовился к нему заблаговременно. В момент самых жарких дебатов заинтересованных сторон на предмет быть или не быть угощению в поварне, прибежал один из мелких служителей герцога и заявил, что буфетчика срочно требует к себе его высочество. Прервав на полуслове свой обличительный монолог, буфетчик какое-то время остолбенело смотрел на гонца, переваривая услышанное, затем грозно сказал приятелям: «Ну, я вас… прохиндеи!» — и умчался, укатился, как шар, потому что был низеньким и круглым вследствие пристрастия к чревоугодию.
Вслед за ним, получив сольдо, поспешил и осчастливленный гонец, для которого серебряная монета стала настоящим кладом.
— Что ни говори, а серебро выдумал дьявол… мням-мням… — сказал Франсуа, с аппетитом уплетая за обе щеки добрый кус свинины.
— Это почему? — заинтересованно спросил Рейнмар, не отстающий от приятеля и евший за двоих.
— Я не буду напоминать вам про тридцать иудиных сребреников. Это общеизвестный факт. Но сейчас всего лишь одно серебряное сольдо заставило недалекого малого забыть о долге и чести и ввести в заблуждение буфетчика самого герцога.
— Смотря, под каким соусом вы преподнесли этому никчемному мздоимцу свою историйку… — Рейнмар рассмеялся. — Уверен, он думает, что сделал благое дело.
— Именно так, — улыбнулся в ответ Франсуа. — Я сказал ему, что главный распорядитель пира — городской обер-церемониймейстер, чересчур вольно обходится с продуктами из буфета герцога. Но поскольку самому Жану Бретонскому неудобно при всех поставить на место вороватого прощелыгу, то это должен сделать буфетчик, которому господин, конечно же, отдаст необходимое распоряжение.
— Ловко! — восхитился Рейнмар и одним духом отправил в свою бездонную утробу добрую пинту[54] вина из вместительной керамической чаши с выщербленными краями. — Уф! — Он вытер губы рукавом и блаженно сощурился. — Хорошо-то как… Однако вы, мсье Франсуа, оказывается, большой интриган. Так недолго и голову потерять.
— Что ж, если придется — никуда не денешься. Но очень хочется, чтобы это случилось после сытного обеда с хорошим вином. Умирать все равно когда-нибудь надо, так стоит ли сокрушаться по этому поводу раньше времени и бояться сделать по жизни неверный шаг? И наконец, не отошли я этого скупердяя-буфетчика подальше отсюда, нам пришлось бы довольствоваться лишь вкусными запахами, коркой хлеба да ключевой водой. Бр-р! Это просто пытка — пить воду, когда рядом вино льется рекой! Нужно посоветовать ее отцам-инквизиторам. Не так ли, мсье Паскаль? — весело подмигнув, спросил Франсуа у повара, который вопреки строгим указаниям буфетчика гнать из кухни разных проходимцев, в особенности жонглеров и мейстерзингеров, обеспечил их едой и вином.
— Несомненно! — повар, краснощекий, хорошо упитанный бретонец, коротко хохотнул. — Грешно отправлять в желудок вкусную еду без соответствующей смазки — кусок встанет поперек горла. Воду пусть пьют святые отцы и отшельники, дабы, минуя чистилище, попасть прямиком в рай. А нам-то райские кущи уж точно не светят, больно грехов много.
Бродячие музыканты прокричали: «Виват!» и выпили за здоровье мсье Паскаля, отдав должное его философическому осмыслению бытия; при этом Рейнмар не без удивления подумал: «Как это Франсуа удается везде быть своим?! Первый раз встречаю человека, который так ловко умеет заговаривать зубы, притом любому. Ай да мастер…».
Но оставим приятелей за их весьма приятным и полезным занятием и вернемся в пиршественный зал. Нужно сказать, что после баллады рыцари, воодушевленные подвигом Роланда, налегли на вино с еще большим рвением. Не отставали от них и прекрасные дамы, хотя и пытаясь держать себя в рамках приличия и соблюдать этикет.
И если дамам это с трудом, но удавалось, то рыцарям — отнюдь. Ведь этикет предписывал не пить из общего кубка с полным ртом, чтобы не испачкать его, но кто об этом задумывается, когда пир горой? Не полагалось ковырять в зубах ножом, дуть на пищу, и вытирать губы скатертью. Нельзя было слишком глубоко залезать руками в общую тарелку и крошить туда хлеб потными руками. Ни в коем случае не разрешалось обгладывать кости и раздирать мясо на куски зубами или пальцами. Абсолютно неприемлемо было чесать голову за столом… Ах, эти законники! Создавалось впечатление, что все они были абстинентами и никогда не сиживали за пиршественным столом. Вино и обильная еда раскрепощали самых заядлых пуритан, и в зале царил шум, схожий со звуками, которые доносятся с ристалища во время групповых схваток.
Жанна де Бельвиль, королева «Турнира Золотого дерева», сидела на возвышении рядом с Жаном Бретонским. Покоренный не столько красотой, сколько изяществом и манерами молодой женщины, герцог словно помолодел и забыл о своих болезнях. Он совсем выбросил из головы первоначальное неудовольствие на предмет того, что корона королевы турнира не украсила голову его любимой племянницы, Жанны де Пентьевр, — это было вопиющей бестактностью со стороны рыцаря, получившего приз! — и беседовал с вдовой Жоффрея де Шатобриана с отменной учтивостью.
Жанна мало прислушивалась к комплиментам правителя Бретани; все ее мысли были поглощены Оливье де Клиссоном. Многие рыцари смотрели на нее с восхищением и обожанием, однако лишь взгляды Оливье проникали в самое сердце Жанны. В них она чувствовала нечто такое, о чем не имела понятия. Какие-то неведомые прежде флюиды проникали в душу молодой женщины, наполняя ее неземным сиянием. Жанна вдруг поняла, что в данный момент для нее нет никого дороже Оливье де Клиссона. «Что со мной творится?!» — в смятении мысленно спрашивала она себя и не находила ответа…
Конечно же, на пиру присутствовал и Раймон де ля Шатр. Он откровенно скучал — ел мало, пил и того меньше и в силу своей нелюдимости практически не принимал участия в застольных беседах. Рыцари, сидевшие рядом с ним, не обижались на некоторую отчужденность де ля Шатра. Мало того, они испытывали к нему уважение и даже некоторую опаску. Он попал в окружение бретонцев, а рыцари Бретани хорошо знали, что лучше поцеловать змею, — это более безопасно, нежели поссориться с Раймоном де ля Шатром. Шевалье никогда первым не затевал серьезную драку, но если до этого доходило, то исход поединка ни у кого не вызывал сомнений — сражаться с де ля Шатром на равных могли очень немногие.
Для де ля Шатра самый смак представлял второй турнирный день, когда на ристалище начинался групповой поединок. Предводителем первой группы был граф Жан де Монфор, а второй — граф Шарль де Блуа. Состав и количество участников ристалища определяли герольды. Они должны были разделить рыцарей на две партии, соблюдая при этом требования справедливости — чтобы на той и на другой стороне оказалось, по возможности, одинаковое число рыцарей и чтобы в каждой группе количество сильных и опытных воинов оказалось равным.
