В это самое время наверху, одним уровнем выше, на командном пункте, Сечин, откашлявшись, сказал по возможности погромче:
– Товарищи офицеры! Прошу внимания. В ночь на понедельник, прошлой ночью, Владимир Путин злоупотребил своими служебными полномочиями и нарушил Конституцию РФ и присягу президента. Он в разговоре с президентом США Бушем дал разрешение на захват американскими военными всех наших ядерных объектов и важнейших городов. По сведениям наших ВВС, самолеты американцев начнут садиться в Домодедове, Пулкове, Екатеринбурге и Красноярске через пять – шесть часов. На завтра, по прогнозу дают юго-западный ветер. Власть в стране берет на себя вновь созданный Комитет спасения России. Бывшего президента Путина я только что пристрелил вот из этого «стечкина», – Сечин показал на кобуру.
Гул пошел по сановнической толпе, слышно было в гуле: «Ну что ж, за работу, за работу… Не будем терять времени… Вишь, как вышло-то… Некогда теперь обсуждать… Надо же назначить главного… А американцы чеченов выбьют до завтра, успеют ли?… Сбивать надо американские самолеты… А Козак теперь главный или Сечин?»
Начали составлять Комитет спасения России. Персонально, по именам. Решили записаться сначала, а потом решать, что делать. Новая иерархия чиновников должна была возникнуть. И возникла. Главным – председателем Комитета спасения России – предложил Сечин сделать Проничева, начальника погранслужбы и руководителя операции по уничтожению террористов на Обнинской АЭС. Так и сталось – никто не возражал. Проничев пока покладистым казался диктатором – мирно спрашивал по каждому поводу у Сечина. Хотели инкорпорировать в Комитет и Козака, но его не оказалось на месте. Отправились искать. И не сыскали. Но от этого не застопорилась работа Комитета. Готовились первые декреты. О положении в стране, о переносе выборов на воскресенье, первое июня, о новом выдвижении кандидатов.
Козак же был в это время уже на пути в Москву. Чуть позже он войдет в тюрьму «Матросская тишина» в сопровождении отряда из пяти верных ему охранников. Потом проследует по коридору уже в сопровождении начальника тюрьмы и местных служащих. Козак подойдет к одной из камер, откроет дверь широко и постоит немного молча у раскрытой камеры, пока дух тяжелый прокуренный чуть схлынет, рассеется. Он будет стоять молча совсем не долго, пока не встретится глазами с одним из заключенных. Тогда он скажет:
– Михаил Борисович, Миша, вы домой идите, не надо вам тут… Ни к чему это…
В камеру проскочит начальник тюрьмы – помочь собрать вещички Михаилу Борисовичу, знаете ли… Начальник тюрьмы будет выглядеть нервно. Он быстро начнет шептать узнику:
– Сами знаете, Михаил Борисович, начальство высоко летает, а ответственность вся на мне, это я принял решение вас освободить, без меня бы нельзя никак. Это я. Крицкий моя фамилия. Да вы же и так знаете. Вы запомните? Крицкий, да вот же и визитная карточка у меня наготове. Вы не забудьте, мы же за вас, сами знаете…
Ходорковский когда пошел к двери, Козака уже не было. Вещи он не взял, Крицкий остался в камере с курткой его и с рюкзаком. От двери узник распорядился сухо и строго: «Они со мной». Показал на людей в камере. Потом сказал сокамерникам: «Пошевеливайся, братва, приказ начальства – все по домам». Народ засобирался, Крицкий не возразил, Ходорковский двинулся по коридору. Во дворе увидел, как Козак садится в лимузин. Сопровождавшие его чекисты – в джип охраны. Мог позвать, попросить подвезти до дому, но нет, не стал, расхотел.
Пешком побрел. Очень долго шел, но каждым шагом наслаждался. Добрел до бульваров. Февраль радостный был, солнечный. «Почему „набрать чернил и плакать“?» – спрашивал себя Ходорковский. Плакать не хотелось. Есть хотелось очень. Он привык получать пищу по тюремному расписанию, а было время уже тюремного обеда. Перекусить же по пути негде было. Ни тебе пирожков, ни тебе шаурмы какой-нибудь. Впрочем, и денег не было. Ходорковский шел в тренировочном костюме по пустым бульварам, где только и были – он, голуби и крепкий западный ветер. В какой-то момент остановился и подумал, что никого же из родных все равно нет в этом пустеющем городе. И решил сходить посмотреть на Кремль. И двинулся к Кремлю.
В Кремле прошелся по площадям – на входе у Спасской башни никто не остановил. Охрана стояла, но ребята молча расступились перед ним, а он, завороженный необычностью происходящего, не стал спрашивать ни о чем. У одного из солдат, внутри Кремля уже, спросил, где же руководство? В ответ услышал, что руководство на месте. Кому надо, мол, знают, а кому не надо, не хрена и спрашивать. Ходорковский решил, что он из тех, несомненно, кому надо. И пошел в кабинет президента. Лимонов и ребята очень ему обрадовались.
– Вы, Михаил, туристом тут или работать? У нас к вам просьба – идите к Владу Шурыгину. В Дом правительства. Он там на части разрывается. Силовиков ему оставьте, и он уже к нам сюда переберется со всем силовым блоком министров. А вы берите на себя экономику. Вы – премьер. Декрет Реввоенсовета будет через десять минут. Вы знаете, что уже семь регионов страны объявили о государственном суверенитете? Собирайте их снова, соблазняйте их, ну, не мне вас учить. Собирайте команду по своему усмотрению. Приступайте.
Ходорковский очень буднично сказал: «Хорошо. Дайте мне своего человека, чтобы представил там вашим и для связи». И пошел на работу.
Когда Ходорковский ушел, Лимонову позвонили со Спасской башни, сказали, хмырь какой-то про него спрашивает, пройти хочет. Говорит, что из ФСБ, из отдела по борьбе с бандитизмом. Он сам и группа его товарищей осознали и готовы служить делу революции. Пропустили его. И он явился. Предстал. Улыбчивый парень с открытым русским лицом. Понькин. Андрюха Понькин. Майор Понькин.
* * *
Это было 4 февраля 2008 года.
Вечером этого дня сменится знак года – придет Желтая Земляная Крыса.
И взаимодействие стихий породит новые метаморфозы сущностей.
Пока же у нас такая обстановка:
Морпехи США в воздухе. В одном из самолетов – Рик Блэквуд. У него в рюкзаке сушеные початки кукурузы, а стаканчики с дерьмом он не нашел. Это ничего, дерьма в Москве своего теперь хватает.
Северокавказские боевики в Обнинске минируют обшивку ядерного реактора и производят небезопасные действия с пультом управления.
У Комитета спасения России завтра обращение к нации, как они это называют. Без прессы притом. Прямо из бункера сигнал погонят на запасной военный Софринский телевещательный центр, оттуда – на спутник.
Реввоенсовет заседает в Кремле.
Яньло-ван сидит в Аду и возглавляет свою Пятую канцелярию.
Владимир Путин заперт в техническом помещении подземного командного пункта РВСН и мечтаете о том, как потом, попозже, назначит президентом России того аккуратного японского мальчика, который касался его в сентябре двухтысячного года. И тогда острова Курильские отойдут японцу, оставшись российскими. Через мгновение он поделится этой своей политстратегической идеей с китаистом Мелянюком, а также с доктором Сапелко. Мелянюк из вежливости одобрит. А доктор мрачно скажет: «Таблетки наверху остались, Владимир Владимирович».
[1]
Пока накрывают стол, давайте попробуем русской выпечки, это пирожки, которые вам понравились в прошлый раз. – О, превосходные русские пирожки! (нем.)
[2]
У нас сегодня есть русские десерты. Не хотите выбрать что-нибудь? (англ.)
[3]
Завтра никогда не приходит. Всегда все тот же чертов день, (англ.)
