Мама говорила, что эта песня была в моде лет тридцать пять назад. Владимиру Витальевичу недавно стукнуло тридцать четыре.
— Володь, ты откуда эту песню знаешь? — Вере вообще-то было наплевать, откуда он чего знает, она просто хотела дать понять, что слышит его злобную ненависть, но как объявление войны ее понимать отказывается. Она не любила войны. А что вмазала на днях — так это не военные действия, а инстинктивная реакция ее организма на внешний раздражитель.
— У отца записи старые есть, — не сразу отозвался Владимир Витальевич вполне мирным голосом. — Самодеятельность какая-то под гитару… Отстой. Но есть и ничего, со смыслом… Тебе без сахара? Ну да, тебе без сахара, тебе с шоколадом. Бутербродик съешь?
Он вышел из-за ширмы с большой коробкой конфет в руках, на которой, как на подносе, стояли две чашки и блюдце с горкой бутербродов. Поставил коробку на Верин стол рядом с телефоном, взял одну чашку и опять устроился в своем кресле.
— Ух, ты, с икрой! — радостно удивилась Вера. — Ух, ты, и с рыбкой! Ух, ты, «Москва вечерняя»! Где ты такие конфеты нашел? Они ж в магазинах хорошо, если раз в год мелькают, перед праздником каким-нибудь… Володь, у тебя сегодня какой-нибудь праздник?
— Ур-р-р, — животом сказал Владимир Витальевич. — Вы, Вера Алексеевна, оказывается, большая юмористка… Иди, глянь, чего там на столе.
Вера поднялась, с некоторой опаской заглянула за ширму — кто его знает, чего от него ожидать можно… На столе стояли красные розы в трехлитровой банке и большой торт в прозрачной коробке. Торт был весь в кремовых розочках и сахарных кружевах, а в центре этого великолепия покоилось толстое прозрачное сердце из вишневого желе, пронзенное тонкой блестящей стрелой — кажется, из карамели. Вера задела стол, и толстое желейное сердце вздрогнуло. Ужас, какой. Она молча вернулась на свое место и уставилась на Владимира Витальевича.
— Не поняла, да? — с упреком сказал тот. — Не поняла… Это я предложение тебе сегодня сделать собирался. Праздник… Ур-р-р.
— Ничего себе, — растерялась Вера. — Это что-то уж очень крутой поворот сюжета… ты ж меня в последнее время до белого каления довел… Нарочно, что ли? Я тебя креслом хотела стукнуть…
— Ладно врать-то… — Владимир Витальевич машинально потрогал уже светлеющий синяк на скуле и вздохнул: — Я ж не знал, что у тебя кто-то есть. Ты меня извини, ладно? Я тебя обидеть не хотел. Но тоже пойми: ты ж все время перед глазами… А я живой человек. Не сдержался. А он кто?
— Кто — он? — не поняла Вера.
— Ну, в кого ты влюбилась. За кого замуж собралась.
Поверил. Во как. Значит — соврала. Ну и хорошо. Вот только влюбиться ей не хватало.
— Да ты его не знаешь, — начала она, не очень представляя, что врать дальше. — Так, больной один.
— По нашему профилю? — неожиданно заинтересовался Владимир Витальевич.
— По какому нашему профилю? — удивилась Вера. — Я ж не практикующий врач… Да и профиль там совсем другой. У него нога покалечена… И вообще я не представляю, как можно влюбиться в кого-нибудь из наших клиентов.
— Повезло тебе, — с острой завистью буркнул Владимир Витальевич. Заметил непонимающий взгляд Веры, отвернулся и заговорил быстро и зло: — Ты не понимаешь, как тебе повезло! Подумаешь — калека хромой… Я третий раз знаешь, на ком женился? На своей пациентке. Наркоманка… Двадцать три года, студентка, худграф… Сама ко мне пришла. Маленькая, худенькая, глаза — как у щенка брошенного. Говорит: не могу сама завязать, помогите… Плакала. Врала, конечно. Тогда ее ломало сильно, денег никаких, дозу просто так никто не подарит, вот и думала, что в наркологии хоть помереть не дадут, выведут как-нибудь, а там видно будет. Здесь родных никого, да и вообще рядом никого, кроме таких же. Да и такие же — они тоже не рядом, они так, сами по себе. Я ее сам вел. И платил за все сам. Родители смогли бы, наверное. Но они далеко, в Саратове, Лялька просила им не сообщать… Проклянут, мол, а она их любит. Тоже врала. Они знали, что она еще до института дрянь какую-то жрала. Даже лечили там, у себя. Вроде бы, вылечили. Потом она замуж вышла, с мужем сюда приехала, в институт поступила… И опять по новой начала: сначала — курила травку всякую, потом на кокаин перешла, потом укололась разок — и все… с мужем развелась. Она — в общежитие, ну, и понеслось… Матери писала, что совсем здоровая и к прежнему никогда не вернется. А сама к нам пришла… Ее выписали — и мы поженились. А через месяц — опять все по новой. Я год бился… Все не мог понять, что бестолку. Может, и дальше не понимал бы. Она сама на развод подала. Кричала, что я ей жить не даю. Что ее талант загубил. У нее правда талант был, давно только, когда еще нормальная была. Родители приехали, забрали ее к себе, потом несколько раз звонили — вроде как за советом… Потом что-то не звонят и не звонят, ну, я сам позвонил. Говорят: умерла от передоза. Еще в октябре. И голос у отца такой… с облегчением. Я ж все это знаю, это ж всегда все одинаково… Но когда врач и пациент — это одно, а когда в одной лодке — это совсем другое. Это такой ужас… А ты говоришь — как можно влюбиться… Можно, оказывается. Хотя, конечно, нельзя. Я полгода из всего этого выплывал. В последнее время более-менее в норму пришел. Мечтать стал. Вот женюсь на здоровой девушке… Которая и не курит, и не нюхает, и не колется, и не пьёт… И не врет все время… Вот так. А ты уже за другого замуж собралась. Может, еще передумаешь?
— Да я вообще-то замуж пока не собираюсь, — честно призналась Вера. — Про замуж я просто так сказала…
И он, конечно, не поверил. Посидел, похлопал печальными глазами — и почему ей раньше казалось, что они глупые? — помолчал и, наконец, со спокойным смирением сказал:
— Да я понимаю: я тебе не пара. Красавица и чудовище. Это я так размечтался что-то. Извини.
Вера смутилась и рассердилась одновременно. И жалко было этого идиота тоже. И все-таки шевелилось в ней подозрение, что он без зазрения совести и очень профессионально ведет хитрую психологическую атаку. Ведь если честно — рядом с ним и какой-нибудь «Мистер Европа» отдыхает… А он тут на нее печальными глазами хлопает.
— Вот что я должна вам сказать, Владимир Витальевич! — Вера погрозила пальцем, а потом обвиняющее наставила этот палец на него. — Не надо напрашиваться на комплименты! Это называется кокетством, а человеку с вашим интеллектом не к лицу делать вид, что он не знает, что красив и… Так, я это не говорила. Володь, а чего ты, правда, все время прикидываешься, черт знает кем? Иногда прям так бы и стукнула. Креслом.
— А я разве прикидываюсь? — Владимир Витальевич подумал, похлопал печальными глазами и согласился: — Ну, прикидываюсь иногда. Если обстоятельства требуют. А ты зачем прикидываешься?
