воскликнул, говоря: “Прости меня, Господи, потому что не верил в святых Твоих, согрешил, и помилуй неверие мое. Вот, верую воистину, что святы страстотерпцы Твои”. И после этого, приступив, взял руку блаженного Бориса (ибо это были мощи) и целовал, прикладывая к глазам и к сердцу. Ею же потом благословил благоверного князя Изяслава, потом благословил брата его Святослава, которому на благословение остался на голове его ноготь. Еще благословил так же боголюбца Всеволода и всех князей и всех людей, и положил руку на место. Потом, взяв раки, понесли их в новую церковь, поставили на правой стороне в год 6580 (1072) месяца мая в 20. Совершили они великий праздник в тот день и, славя Бога, разошлись по домам»[346].
«Сказание о чудесах» описывает перезахоронение останков Бориса и Глеба так: «Наступило время перенесения святых мучеников Романа и Давида. Собрались братья – Изяслав, Святослав, Всеволод, и митрополит Киевский Георгий, и второй митрополит, Черниговский, – Неофит; епископ Петр Переяславский, и Никита Белгородский, Михаил Юрьевский, и игумены: Феодосий Печерский, и Софроний Святого Михаила, и Герман Святого Спаса, и все остальные игумены. И сотворили торжественный праздник. Сначала понесли князья на плечах деревянную раку святого Бориса. Впереди шли преподобные черноризцы со свечами и диаконы, за ними духовенство, и потом митрополиты и епископы, а за ними несли раку. Принесли ее и поставили в церкви, и когда открыли раку, то наполнилась церковь благоуханием и запахом чудесным. Увидев это, прославили Бога. А митрополита охватил ужас, так как он сомневался в этих святых, и, пав ниц, он просил прощения. И, целовав мощи, переложили их в каменную раку.
После этого взяли каменную раку с Глебом, поставили ее на сани и, зацепив веревками, повезли. И когда были в дверях, остановилась рака недвижно. И велели народу взывать: “Господи, помилуй!” И молились Господу и святым. И сразу повезли. Поцеловав голову святого Бориса, митрополит Георгий взял руку святого Глеба и начал благословлять ею князя Изяслава и Всеволода. Тогда Святослав, взяв руку, приложил к нарыву на шее, к глазам своим и к темени. После этого положили руку в гроб и начали служить святую литургию. А Святослав сказал Берну: “Что-то мне голову колет”. И снял Берн шапку с князя и увидел ноготь святого Глеба, снял его с головы Святослава и отдал ему. Он же прославил Бога за милость святых. После литургии все братья пошли и обедали все вместе.
И праздновали праздник торжественно, и щедрую милостыню раздали беднякам. И, распрощавшись друг с другом, разошлись по домам. С тех пор установился этот праздник святым мученикам в двадцатый день месяца мая благодатью Господа нашего Иисуса Христа»[347].
Эти три «сценария» вышегородских событий 1072 г. давно привлекали внимание исследователей. Так, А.А. Шахматов отметил, что в статье 1072 г. по Лаврентьевскому списку ПВЛ дата церемонии появилась под влиянием вторичного перенесения мощей 2 мая 1115 г., тогда как в 1072 г. перенесение мощей произошло 20 мая, как то указывается в Ипатьевском списке ПВЛ, с которым согласуется и «Чтение» Нестора и «Сказание о чудесах»[348]. Н.Н. Воронин акцентировал внимание на том, что в «Чтении» церемония благословения Ярославичей совершается рукой св. Бориса, а в «Сказании» – рукой св. Глеба, но не раскрыл религиозно-политического значения этого расхождения текстов, ограничившись предположением о том, что церковь, построенная Изяславом Ярославичем, была посвящена именно св. Глебу, который на древнерусских складных крестах (энклопионах) изображался с миниатюрным храмом в руках[349]. Наблюдения Н.Н. Воронина углубил М.Х. Алешковский, разработавший предположение В.И. Лесючевского о том, что почитание Глеба являлось первичным, а культ Бориса сложился несколько позже: чудеса в Вышегороде начались только после того, как останки Глеба были захоронены рядом с останками Бориса, и это обстоятельство могло обусловить приоритет в его почитании, указанием на который служит тот факт, что в 1072 г. останки Бориса покоились в деревянном гробу, а останки Глеба – в каменном саркофаге[350].
По М.Х. Алешковскому, почитание Глеба отвечало не интересам Изяслава, а интересам Святослава, поскольку в состав его владений входил и Муром, где, по летописи, княжил Глеб. Однако о том, что Глеб княжил в Муроме, мы узнаем только из летописного перечня сыновей Владимира под 988 г., тогда как в тексте повести «Об убиении» об этом ничего не говорится, а только описывается путь Глеба в Киев откуда-то из Поволжья. Между тем вопрос о существовании Мурома как развитого городского центра в начале XI столетия – тем более «стольного города» – с археологической точки зрения остается дискуссионным[351]. Поэтому, принимая во внимание вторичность борисоглебских сюжетов для летописной традиции в целом, можно предположить, что Глеб необязательно княжил в Муроме, но был титулован князем муромским для того, чтобы подчеркнуть взаимосвязь с последующими муромскими князьями – Святославом Ярославичем и его потомками. Аналогичным образом Борис мог быть титулован князем ростовским, чтобы подчеркнуть взаимосвязь с ростовскими князьями более позднего времени – потомками Всеволода Ярославича, которые, по М.Х. Алешковскому, являлись приверженцами его культа.
Политический смысл вышегородских торжеств 1072 г. раскрывается в историографии различным образом (например, широко распространена гипотеза, что во время них был принят новый правовой кодекс Руси – «Правда Ярославичей»)[352]. Распределение политических тенденций в памятниках, предложенное Алешковским, согласно которому «Сказание о чудесах» отразило тенденцию, выгодную Святославу, а «Чтение» – тенденцию, выгодную Всеволоду, с одной стороны, подтверждается наблюдениями А.Н. Ужанкова, который обратил внимание на то, что в «Сказании о чудесах», Софийской I и Воскресенской летописи черниговский иерарх Неофит, участвовавший в церемонии 1072 г., именуется не епископом, а митрополитом, и пришел к выводу, что эта группа текстов отразила версию событий, представленную в интересах Святослава Ярославича, которая могла возникнуть в период его киевского княжения (между 1073 и 1076 гг.)[353]. С другой стороны, наблюдения американского исследователя В. Биленкина над «Чтением» Нестора свидетельствуют о том, что в тексте этого памятника Глеб именуется «святым», а Борис – «блаженным»[354]. В то же время самые крайние датировки «Чтения» падают на киевское княжение Святополка Изяславича, а не на княжение Владимира Мономаха, бывшего представителем той ветви Ярославичей, которая почитала св. Бориса. Показательно, что в «Чтении» Нестора просматривается лояльное отношение к «благоверному Изяславу» и «боголюбцу Всеволоду», хотя инициатива в организации вышегородских торжеств приписывается одному киевскому князю.
То, что именно в «Чтении» присутствует эпизод с благословением князей рукою Бориса, свидетельствует о том, что Нестор, признавая святость Глеба, одновременно стремился утвердить «равноправие» по отношению к нему «блаженного» Бориса. Но, если культ Глеба отвечал интересам потомков Святослава Ярославича, есть основания предполагать, что Борис
