– Так ты придешь? – еще раз спросила меня Ирма.
Я тоскливо кивнула.
– Думаю, тебя не надо просить о том, что…
– Я никому не скажу, – отозвалась я. – Честное слово.
На вокзале я сразу увидела их. Они выделялись из снующих взад-вперед пассажиров, приподнятые над их суетой своей гордой и горячей красотой. Я сразу поняла, что возле Ирмы стоит Шота. При виде его я даже зажмурилась, как тогда, когда впервые увидела его жену. Он был красив не меньше, чем Ирма или Шаманаев. На нем был обычный цивильный костюм, но даже в нем он был живым олицетворением витязя в не раз уже упомянутой тигровой шкуре. Осанка, развернутые плечи, гордая посадка головы – все говорило о породе, о принадлежности к старинному роду. Лицо с чуть хищноватым носом и глазами черными, как ночь, было благородно.
Я поняла, что Шаманаев проиграл. Против этого высокогорного грузинского орла он выглядел всего лишь вороном с городской крыши или грачом, копошащимся в только что посыпанном свежей землей газоне. Видно было, что Шота Елошвили любил свою жену такой, какая она есть. Со всеми ее морщинками, с темными кругами под глазами, с изменой ему, с тоской по другому мужчине. Ирма говорила, что он ни разу не сказал ей ни слова любви. Сейчас я понимала, что ему и не надо было этого делать. Все то время, пока ее не было с ним рядом, он продолжал любить ее. И он еще докажет ей, что она зря соблазнилась грачом с газона. Она отойдет от воспоминаний и полюбит Шота. Его невозможно не полюбить.
Я подошла к чете Елошвили.
– Наденька! – бросилась ко мне Ирма, обняла, поцеловала и представила своего мужа: – Вот, познакомься, это Шота.
Мы с орлом-витязем обменялись кивками и улыбками. Если бы вы могли видеть улыбку Шота! Она предназначалась вроде бы мне, но в ней отчетливо сквозило и другое. Он улыбался, радуясь тому, что весь ужас наконец закончился, что жена едет с ним к ребенку, туда, где находится их родной дом, родители, их начало начал.
Рассказывать, что происходило на вокзале дальше, не имеет смысла. Мы с Ирмой говорили обыкновенные приличествующие случаю слова прощания, обменивались адресами, и обе понимали, что никогда больше не только не увидимся, но и не напишем, и даже не позвоним друг другу. Ирма Елошвили должна обрубить все концы, и она сделает это. Во время последнего объятия перед посадкой в вагон Ирма шепнула, чтобы я вынула из ее стола бриллиантовое кольцо и отдала Алексу.
Я ехала домой, едва сдерживая слезы. Мне было жалко всех: Ирму, Шота, Шаманаева, себя, любимую. Конечно, теперь Лешка опять свободен, и даже кольцо для помолвок – бесхозно, но… Он мне теперь как мужчина был совершенно неинтересен.
Разумеется, на следующий день Ирма в агентство не пришла. Чтобы поскорее покончить с ее неприятным поручением, я достала из стола кольцо и пошла в кабинет босса.
Оторвавшись от какой-то бумаги, которую изучал, Лешка кивнул мне на стул и процедил:
– У тебя пять минут, не больше. Еду в Гавань. Там выставка как раз по нашей специальности. Если увижу что-нибудь стоящее, потом вас туда по одному зашлю.
Я молча положила на его бумагу кольцо. Мне кажется, он все понял сразу. Лицо его вытянулось, а губы опять некрасиво расплющились и расплылись, как в детстве.
– Где она? – спросил мой босс.
– Едет в поезде в Кутаиси, – ответила я.
– К ребенку?
– К ребенку, но… вместе с мужем, Лешка.
– Мое дело безнадежно?
– Безнадежно, Шаман. Шота любит ее.
Лешка вскочил со стула, швырнул кольцо об стену и выкрикнул:
– А я? Разве я не любил ее?
– Хм, прямо диалог Гамлета с совестью, – усмехнулась я.
– Это еще здесь при чем? – рявкнул Лешка.
– Есть такое стихотворение, когда Гамлет после кончины Офелии кричит:
– Но я ее любил,как сорок тысяч братьевлюбить не могут!
– И что?
– А совесть ему отвечает:
– Меньшевсе ж, чем один любовник!
– Много они понимают, эти твои поэты, твоя Цветаева! – глухо отозвался Лешка.
– Они, я думаю, понимают побольше нас с тобой. Но не нужно быть поэтом Ивановной, чтобы видеть: Ирма в твоей жизни занимала очень скромное место.
– Скромное, да? Но у меня ведь агентство! Я не поэт, я бизнесмен, Надька! А время, оно же – деньги!
– Может, пусть бы их было чуть-чуть поменьше?
– Дело не в конкретной звонкой монете! Чтобы фирма существовала, надо крутиться, и у меня действительно мало свободного времени. Тебе ли этого не знать! Ирме ли этого не знать!
– Ты, Лешка Шаман, каким был дураком, таким и остался. Можно дома вообще не бывать, но жена… или там… любовница… не знаю, как Ирму величать, могла бы быть на сто процентов уверена, что при всей твоей занятости она для тебя – самое главное.
– Я и так старался, как мог, – сник Лешка, будто только сейчас уразумел, что кричи – не кричи, доказывай – не доказывай, Ирма все равно уже на пути к Кутаиси. – Может, мне поехать за ней, а? Как считаешь?
– Поздно, Леша. Ты ведь давно обещал Ирме разгрести дела и заняться ее сыном и разводом с Шота.
– Ну… ты же сама видела, как много работы навалилось с уходом Дарьи и Егора… Мать честная! – неожиданно громко вскричал Шаманаев, пораженный до глубины души тем, что только что его осенило. – Теперь еще и Ирмы не будет – вообще по миру пойдем!
– Кретин, – подвела итог разговору я и поднялась со стула, чтобы отправиться на рабочее место.
Шаманаев неожиданно прытко загородил мне дорогу:
– Ты все поняла неправильно! Женщины всегда все понимают неправильно! Я же и о вас пекусь, не только о себе! – Он помолчал, жадно вглядываясь в мое лицо, пытаясь найти в нем хоть какие-то признаки сочувствия, но не нашел, а потому вынужден был спросить: – Ты думаешь, я не умею любить, да?
– Не знаю, Леша. Может быть, ты не умел любить именно Ирму. Может быть, тебя что-то в ней не очень устраивало.
Шаманаев медленно отошел к окну и, не глядя на меня, ответил:
– Может, ты и права… Опять ты права, моя одноклассница Надька Степанова… Ирма была старше меня на восемь лет, и я всегда это чувствовал… Нет-нет, – он резко обернулся ко мне, – не думай, что дело во внешности… седых волосах или там… лишних морщинках… Нет! Ирма мне очень нравилась внешне. Я просто балдел от красоты ее лица, да и… тела… Но она относилась ко мне… как-то… по-матерински… Я знаю, некоторым мужчинам это нравится, но я… Словом, мне нужно быть главой везде, как в фирме, так и в личной жизни. Иначе получается дисгармония… Я только сейчас это понял. Умная ты, Надька. Который раз заставляешь задуматься над тем, что мне и в голову-то раньше не приходило.
Он отошел от окна, приблизился ко мне, оглядел, сощурившись, с ног до головы и медленно, с особым смыслом, проговорил:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
