Мара же отнеслась к хирургу по-другому; она видела слишком много докторов, являющихся к больным с магическими зельями и медицинскими инструментами, а затем отбывающих, так и не сумев помочь и даже сделав положение больного еще хуже. А этот хирург явился с восьмичасовым опозданием, и, следовательно, Темплу ужасно повезло.
— Лучше доктор-женщина, чем вообще никого, — заявила Мара.
Хирург наконец-то посмотрел на нее:
— Вы-то точно не доктор.
Маре доводилось сталкиваться с куда более достойными противниками, чем этот коротышка-хирург. В том числе — и с мужчиной, сейчас без сознания лежавшим на столе.
— Могу сказать то же самое про вас, — гневно ответила она. — Я ведь вижу, какие медицинские познания вы здесь проявляете.
Глаза графини Харлоу моргнули под стеклами очков, а губы дрогнули в улыбке. Мара перехватила ее взгляд, и та сразу отвела глаза, но Мара успела заметить промелькнувшее в них восхищение. Что ж, возможно, у нее появился союзник в комнате, полной врагов.
Хирург отвернулся от Мары и обращался теперь только к графу Харлоу.
— Ему нужно пустить кровь, — сказал он.
Мара в ужасе вздрогнула; перед глазами сразу возникла отвратительная картина — пиявки, присосавшиеся к плоти, жирнеющие от крови ее матери.
— Нет! — крикнула она.
Никто на нее даже не взглянул. Как будто никто ее не услышал.
— Это необходимо? — в растерянности пробормотал граф.
Доктор посмотрел на рану.
— Да.
— Нет! — снова крикнула Мара, на сей раз еще громче. Кровопускание убивает. Оно лишит Темпла жизни так же точно, как лишило жизни ее мать.
А доктор между тем продолжал:
— Пока никто не знает, что еще эта женщина с ним сделала и что нужно исправить. Кровопускание на все даст ответ.
— Кровопускание не дает никаких ответов, — возразила Мара, став рядом с Темплом, между ним и хирургом, уже вытаскивавшим из своего саквояжа большую квадратную коробку. Но ее никто не слушал.
Никто, кроме графини Харлоу.
— Я не уверена, что это правильный способ лечения, — сказала она со всей серьезностью и стала рядом с Марой.
— Вы тоже не доктор, миледи.
— Может, мы и не доктора, сэр, но мы оказались тут очень вовремя, разве нет?
Хирург поджал губы и пробурчал:
— Я не позволю разговаривать со мной в таком тоне. Да еще и… — Он показал на женщин.
Кросс тут же шагнул вперед, готовый вступиться за жену.
— Позвольте узнать, кому не позволите?
Доктор осознал свою оплошность.
— Разумеется, я не имел в виду леди Харлоу, милорд. Я говорил о… — Он махнул рукой в сторону Мары. — Об этой женщине.
Он произнес слово «женщина» так, словно это было бранное слово.
Мара могла бы возмутиться, но жизнь Темпла висела на волоске, поэтому она не обратила внимания на оскорбление и спросила:
— Вы уже пускали ему кровь раньше?
Доктор молчал, и Мара уже решила, что ответа не дождется. Но тут ее поддержала графиня:
— Отличный вопрос. Отвечайте же, сэр.
Доктор замялся, а Кросс проворчал:
— Что же вы молчите?
— Нет. Он никогда об этом не просил, — ответил наконец хирург.
Мара покосилась на Темпла, неподвижного, как сама смерть. Конечно, не просил. Этот человек непобедим. Вряд ли ему вообще когда-нибудь требовалось хоть какое-то лечение. До этой минуты… До того, как он едва не погиб.
Она взглянула на графиню:
— Понимаете, миледи?
Графиня коротко кивнула и повернулась к мужу:
— Мы подождем. Он здоровый и крепкий. Лучше дать ему возможность самому восстановить силы, чем позволить и дальше терять кровь.
Мара шумно выдохнула; она только сейчас осознала, что ждала слов графини, затаив дыхание.
— Женщины просто не могут понять основ хирургии. Их умы… — Доктор неопределенно покрутил в воздухе рукой. — У них не хватает способностей, чтобы постичь подобные вещи.
— Прошу прощения, сэр, вы о чем? — Графиня Харлоу в негодовании взглянула на хирурга.
Мара же не могла тратить силы на то, чтобы оскорбляться. И она спокойно проговорила:
— Даже женщины в состоянии понять, что обычно кровь не покидает тело человека. Не вижу оснований считать, что раненый должен совсем ее лишиться. Ему еще потребуются силы.
Это была довольно необычная теория. И весьма непопулярная. Но люди в большинстве своем не видят, как умирают их матери, бледнея и слабея с каждой минутой, — умирают, усыпанные пиявками, с разрезами на теле. Но Мара-то точно знала, что кровопускание не спасает.
Хирург тяжело вздохнул, наконец-то осознав, что ему все же придется считаться с этими женщинами. И он заговорил так, будто обращался к маленькому ребенку:
— Мы должны уравнять баланс. То, что он потерял в плече, мы должны забрать из ноги.
— Полнейший идиотизм! — Мара повернулась к графине, единственной своей союзнице. — Если течет крыша, никто не будет делать еще одну дыру в потолке, ведь верно?
Доктор снова вздохнул и обратился к Борну:
— Я не допущу, чтобы какие-то женщины обучали меня моей же профессии! Или уйдут они — или я!
— Значит, уходите, а мы найдем другого хирурга, — отрезала графиня.
— Пиппа, помолчи, — произнес Кросс негромко, но твердо, и Мара услышала в его голосе напряженность, конечно же, он очень беспокоился за друга.
Но ведь и она, Мара, беспокоилась!
— Дайте ему одну ночь! — взмолилась она. — Двенадцать часов для проявления лихорадки — любого рода воспаления! — а потом подпускайте к нему своего коновала.
Услышав это оскорбление, доктор широко распахнул глаза, и Мара могла бы рассмеяться, не желай она так отчаянно, чтобы этот человек держался подальше от Темпла.
— Теперь я не буду его лечить, даже если вы утроите плату! — заявил хирург.
И тут Мара его возненавидела — так он походил на многих других лондонских докторов, тех, которые резали и прокалывали, а потом объявили, что ее мать неизлечима. Они убили ее, хотя Мара умоляла отца выгнать их и найти кого-нибудь другого — того, кто будет лечить не только пиявками и опием. Но отец проигнорировал ее мольбы и оставил мать без помощи.
Внезапно заговорил Борн, и Мара не могла не заметить иронии происходящего — маркиз пытался успокоить пришедшего в ярость доктора.
— Сэр, пожалуйста… ведь двенадцать часов — это не так уж и много.
— Двенадцать часов могут его убить! И если он умрет, то это будет вина ваших женщин.
— Моя вина, — сказала Мара, глядя прямо в глаза маркизу. Вокруг его правого глаза расплывался синяк, что никак не могло расположить его к ней. А Мара, помолчав, добавила: — Его кровь — моя вина, и я готова за это ответить.
Борн молча посмотрел на Кросса, потом снова на Мару и тихо сказал:
— Хорошо, двенадцать часов.
Ее охватило такое облегчение, что она едва не начала извиняться перед надменным маркизом за синяк. Но все же сдержалась.
— Я обратно не вернусь, — процедил доктор сквозь зубы.
— Вы нам и не понадобитесь. — Мара уже отжимала смоченное кипятком полотенце.
Дверь за хирургом закрылась, и Борн вытащил из кармана часы.
— Итак двенадцать часов. Время пошло. — Он взглянул на Кросса. — Чейз оторвет нам головы за то, что мы его отпустили.
Эти слова прозвучали для Мары бессмыслицей, но она была слишком занята Темплом, чтобы пытаться вникнуть в сказанное маркизом.
— Мы должны сделать все возможное, чтобы не допустить лихорадки, — проговорила она, обращаясь к графине.
Пиппа кивнула и поспешила к двери — приказать, чтобы принесли еще салфеток и горячей воды.
Мара посмотрела на застывшее лицо Темпла — на темные размашистые брови, на сломанный нос, когда-то бывший патрицианским, на шрамы на лбу и губе, — и сердце ее болезненно сжалось.
«Все это сделала с ним я», — думала Мара, вытирая салфеткой лоб Темпла и с ужасом отмечая его неподвижность.
Но теперь она его спасет.
Глава 13
Они лгали — все те, кто рассказывал сказки про смерть, про поющих ангелов и про ощущение невыразимого покоя.
