У той, что с зобом, аж глаза стеклянные стали, и когда мы столкнулись с ней в коридоре, улыбнулась так сладко и заискивающе, что стало ясно — подойдёт по-соседски, с просьбами и просьбишками, а вернее всего — задолбает… Ну да и чёрт с ней!
На шею если сесть попытается, то навернётся, пытаясь, а по мелочи, в обмен на хвалебные отзывы о нас, таких хороших, так почему бы и нет? Это ж, при грамотном применении и толике везения — ресурс!
— Матрасы нужно купить, — сказала мама, поджимая губы и уже жалея о широком жесте, которым мы оставили большую часть нажитого новым жильцам. Сейчас, наверное, она уже нашла с десяток вариантов, как можно было ответить, отреагировать иначе, понести меньшие потери…
… ну да знакомо, сам такой. Семейное.
Как это у французов называется? Кажется, «Остроумие на лестнице» — то бишь, когда тебя уже спустили с неё, буквально или фигурально, и ты, отряхнувшись, придумал ах какой остроумный ответ… вот только уже поздно.
— Водку надо купить, — задумчиво ответил отец, — ящик!
… вот знаю, что это мне только кажется, но — в голове у меня будто кусок мультика промелькнул, и в этом мультике слова о ящике водке передались в самые дальние соседские уши, работающие сейчас на стройках или стоящие на конвейерах ЗИЛа.
' — Ящик…' и сглатывается слюна, а в глазах, красноватых от недосыпа и алкоголя, загораются предвкушающие огоньки. Я, наверное, утрирую… но шевеление в коридоре явно оживилось!
— А хватит? — так же громко, чуть напоказ, сомневаюсь я, — Может сразу два? Ну, чтобы за добавкой не бежать?
В глазах отца промелькнули весёлые искорки и полное одобрение.
— Да пожалуй!
— Ну тогда и винца какого-нибудь, — вздохнула мама, подхватывая игру, — женщины ведь тоже будут!
Вино, понятное дело, подразумевается самое бюджетное — из тех, что послаще и покрепче, а ног сшибает как бы не лучше водки. Сухое или полусухое не оценят, проверено…
— Довезти только как? — чуточку напоказ грустит она, — По здешним дорогам всё ж побьётся….
— Да, — подхватываю я, — это машина нужна, да и ящики укутать бы… Вот в матрасы как раз и хорошо было бы!
Понятно, что всё это, про матрасы, ерунда… но слово сказано, и в одном предложении утрамбовались слова о ящиках (!) матрасах и машине. Пройдёт, или нет…
— Соседи, доброго здоровьичка! — заглянул к нам не слишком ещё старый, но весь какой-то трухлявый и мшистый дед, у которого даже уши заросли густым волосом, — Заселяетесь?
Он прошёлся по комнате, с любопытством озираясь по сторонам и уделив особое внимание мебели, попробовав ковырнуть её потрескавшимися желтоватыми ногтями с застарелой грязью под ними.
— Добро… — покивав, дедок оценил не то мебель, не то факт нашего заселения, — Вам, я слышал, машина нужна?
… прошло.
— Вот сюда, вот сюда… левее! — командует подпитой мужичок в лихо сдвинутой набекрень кепке, размахивая рукой, замотанной в грязноватый бинт, через который проступают фиолетовые пятна, — На меня! Да на меня, бля!
Грузовик, обдав его чёрным, едким солярочным выхлопом, взревел и отъехал назад, перевалившись в широкой колее. Водитель, не выпуская из толстогубого рта папироски, высунулся по пояс, и, глядя назад, подъехал-таки поближе к бараку, остановившись неподалёку от входа и заглушив двигатель.
— Ну вот, бля! — удовлетворённо сказал самодеятельный регулировщик и рыгнул сивушно, — Тютелька в тютельку!
Он ещё что-то говорил, тщетно привлекая к себе внимание — этакий деревенский непрошеный конферансье, приходящий без зова на любое застолье, и привычный, как комар над ухом, и так же регулярно битый за своё назойливое жужжанье.
— … а я говорю… — не унимается он, борясь за внимание со всеми разом.
— Здаров! — тяжело спрыгнув с подножки, водитель, сдвинув плечом непрошеного помогайку и обтерев руки тряпкой, подошёл к отцу, — Иван!
— Здаров, тёзка, — улыбнулся отец, пожимая руку, и несколько секунд они играли в извечное мужское — кто кого передавит, остановившись на ничьей. Нисколько не сомневаюсь, что отец, с его широкими запястьями и плечами, увлёкшийся, и всерьёз, в последние месяцы гирями и турником, мог бы передавить руку водителя, но с мозгами у бати ещё лучше, чем с силушкой богатырской.
Водила — молодой ещё, но уже грузный, рыхловатый, лысеющий парень из тех, что свои обильные телеса считают признаком силы и здоровья. Просчитать такого — на раз…
— Иван, хы… — осклабился водитель, отпуская руку, — а на самом деле?
— Шимон, — ответно усмехнулся отец, — ну или Семён, но так-то без разницы. Привык.
— Эко тебя… — не вполне понятно сказал водитель, закуривая, впрочем, вполне благодушно.
В СССР антисемитизм своеобразный. Идёт он не столько из нутра, из утробы, из неприятия чужой крови, сколько от властей, тянущийся корнями в проповеди о распятом Христе, в олицетворение инородчества из газетных статей и вечное, преследуемое властями инакомыслие, своемыслие, отсутствие желания идти в ногу.
По мнению народному, есть некие таинственные и вредоносные жиды, и есть — евреи, которые почти такие же, как и все люди, только за каким-то чёртом обрезанные. Рамки эти нечёткие, колеблющиеся сейчас вместе с Линией Партии, когда какой-нибудь инженер или врач, ещё вчера «вот такой мужик», становится внезапно «жидярой пархатым» — потому что Государству понадобился внутренний враг, чётко обозначенная «Пятая колонна».
Ну а если у еврея мозоли с въевшимся насмерть машинным маслом, жёсткий прищур человека, умеющего ответить не только словами, то в «Пятую колонну», при всей ведущейся сейчас антисемитской пропаганде, впихнуть его сложно. Потому, что с такими мозолями он прежде всего не еврей, а человек труда, и значит, согласно основным советским постулатам — такой же пролетарий и гегемон, как и все нормальные люди. С национальным (неправильным!) колоритом.
А если такой еврей проставляется ящиками водки, то…
… золотой ты наш человек!
— … свининки, свининки не забудьте! — даёт мама последние наставления супругу, и это — тоже копеечки к просчитанному образу «своих» евреев, правильных. Чёрт его знает, но почему-то именно кошерная еда, или хотя бы попытки соблюдать кашрут, возбуждают особей, так сказать, примативных…
— … вот такой мужик! — а это отцов тёзка ещё раз напоминает, почему его прораба нужно пригласить на грядущую пьянку, — Маршрутный лист составил — чин чином, ни одна падла не подкопается!
Отец кивает, ничуть не возмущаясь, ибо «вот такой мужик», если он прораб, а вокруг стройки, это фигура козырная, притом как бы не из старших. Пузырь или даже два за такое знакомство не цена, потому что, при некотором везении и умении, через этого прораба протянутся ниточки ко всем здешним начальникам и начальничкам.
Сейчас главное, что сопровождающий нас товарищ оказался не настолько ответственным, и хотя бы вживание мы проводим, не преодолевая заранее нашёптанного и предубеждённого. Потом они, наверное, спохватятся… но у родителей большой опыт выживания в подобных местах, так что надеюсь, вовсе уж плохо не будет, по крайней мере — не сразу.
— Докурю сейчас, и поедем, — предупреждает водила, и полминуты спустя грузовик, взрычав, выехал на дорогу и поехал, переваливаясь на колеях и ухабах.
Дороги здесь… не танкодром, но близко, близко… да и бараки по какой-то неведомой причине не ограждены заборами, стоя метрах в десяти от… хм, дороги. Зная не понаслышке, какое количество алкоголя может плескаться в крови шоферюги, равно как и о привычке ездить за водкой не то что на грузовике, но и на тракторе, притом нередко — по сложной синусоиде, соседство так себе. Судя по следам колёс и гусениц, синусоиды эти подходят подчас в опасной близости от стен барака.
Так что наша комнатка, выходящая окнами на задки, по здешним понятиям почти лакшери…
— Мишенька… — соседка с зобом ухватила меня за рукав, чтобы, не дай бог, не удрал, — вы потом с отцом, как сможете, загляните ко мне, по-соседски! А то, мальчик мой, сам понимаешь, без мужских рук…
