то, чего нет ни у кого больше. Если даже допустить, что все, все, кроме нее, понимают друг друга, Лиза никогда не встречала никого, кто так, как она, понимал бы вещи и числа. И она не станет чувствовать себя неправильной и ненормальной, даже если бабушке очень этого хочется.
Лиза может выбирать, и она выбирает чувствовать себя очень особенной, ее радует это ощущение. Как если бы она была числом 73, или 28, или даже совершенным во всех отношениях 8128. Еще минутку она любуется собой в образе двух восьмерок, лелеющих в надежных ладонях малютку двенадцать, и засыпает, забившись поглубже под вешалку и потуже завернувшись в колючую шубу чужой мамы.
Ей снится, что по всем дворам вокруг домов встает вода. Она поднимается все выше, подбирается к седьмому Лизиному этажу. Лиза прячет в шкаф свои рисунки, которых в жизни никогда не рисовала, Лиза берет с собой клетку с кроликами, которых в жизни никогда не держала. Вода капает и с потолка, это совершенно закономерно. Просто здесь никак нельзя больше оставаться. Лиза целует бабушку – бабушка принадлежит этому дому, а Лизе пора уходить. Но все хорошо. Все правильно. Лиза собирается неспешно, спокойно и даже радостно, как в долгожданное путешествие, которых в жизни Лизы никогда не было.
Эпизод 2268 Проснувшись, Лиза некоторое время борется с шубами, пытаясь сообразить, где вообще она оказалась – и есть ли тут туалет. Вчерашний день подгружается нервными рывками: простыня, лента, ремень, снеговик, балеринка – лишь бы не отломать ножку, полиция, побег, уборщица в застиранном халате, бармен с рыжей бородой, таксист, шибанувший дверцей напоследок, черный безответный экран, тепло сугроба, Илья…
Илья! Пора уходить.
Вокруг темно и душно. С трудом отбившись от шуб, которые всеми своими рукавами тянутся забить ей рот, Лиза открывает дверь гардеробной – буквально на два пальца – и прислушивается: не идет ли Илья? Если он застанет ее здесь, шум повторится. А она сегодня еще не принимала лекарства.
Кажется, тишина.
Вокруг невероятный беспорядок. Лиза секунду колеблется – нельзя выходить, не прибрав за собой, но очень хочется в туалет. Чувствуя себя бунтаркой, она выбирает туалет.
Пересекая комнату с чуть раздвинутыми плотными шторами, через которые лениво просачивается серый рассвет, она вдруг погружается в состояние необыкновенной свободы. На работу не нужно. Никто не знает, где она. Она не должна никому ничего объяснять. Если захочется, можно взять и уехать. В конце концов, ей почти тридцать. Паспорт в кармане.
Вспомнив о паспорте, она чуть не срывается с унитаза проверить, в рюкзаке ли он, – и вдруг вспоминает, что рюкзак, куртка и носки остались внизу. Как и таблетки. Чтобы получить их, придется спуститься.
На теплой перекладине висит полотенце. Бог знает, сколько времени оно тут висит. Но Лиза тревожно и весело думает, что не может позволить себе привередничать, а потому она стягивает полотенце с перекладины, опасливо подносит к носу, принюхивается – кажется, пахнет ничем, как она любит. И тогда Лиза сует краешек полотенца под еле льющуюся, чуть пахнущую ржавчиной струю воды и аккуратно протирает лицо и шею. Секунду замешкавшись, она стягивает худи и протирает полотенцем под мышками. Хорошо бы подмыться. Неясно, когда теперь удастся принять душ. Вполне возможно, что еще очень нескоро.
Она застывает, просчитывая варианты, и наконец решается на компромисс. Скинув брюки, она быстро заскакивает в душ, тихонечко намыливает промежность и ноги, быстро споласкивает и, ухмыляясь, тщательно вытирается тем же полотенцем. Это даже не бунт. Настоящая революция. Лиза и не подозревала, что может так.
Быстро-быстро поправляя звенящие на запястьях браслеты, Лиза прогоняет тревожные мысли обо всех мыслимых нарушениях привычного распорядка. Она напоминает себе, что условилась считать себя просто носителем информации с самонаведением. Флешка не может сбежать. И не должна капризничать.
Нужно максимально быстро навести здесь порядок, а потом разжиться едой – вряд ли Илья заметит, если она позаимствует что-нибудь на кухне. Принимать лекарства на голодный желудок нельзя, бабушка запрещает.
Поколебавшись, она надевает вчерашний комплект одежды. Решимость и кураж внезапно исчезают, будто и не было. Еще вчера ей казалось, что куда как проще выйти голой, чем надеть несвежее.
Вернувшись в гардеробную, Лиза быстро развешивает по местам шубы, остро жалея, что на руках нет привычных перчаток, с трудом отмахиваясь от истеричных шубьих историй, так и вьющихся вокруг.
День только начался, но уже порушен. Все неправильно. Куда ей идти? Что делать? Даже зубы почистить нечем! Лиза снова поправляет браслеты, пытаясь успокоиться. Нужно срочно принять таблетки, иначе дальше будет только хуже. Но рюкзак внизу. А значит, пора спускаться.
Неимоверным усилием воли Лиза отвлекает себя: как увязшие в снегу сани, она разворачивает мысли в сторону носков, разложенных по батарее. Высохли ли они? А ботинки? Не придется ли надевать мокрое?
Вчера в поисках укрытия от крика Ильи она нашла дверь в кухню, и теперь, приникнув к поручням, чтобы, если он выйдет, взбежать обратно и спрятаться, она потихоньку спускается на первый этаж.
В доме так тихо, будто уши Лизы заткнуты ватой – она даже осторожно ощупывает ушные раковины, но там тоже тихо и пусто.
Она успевает натянуть носки – сухие! – и даже войти в кухню и открыть холодильник в поисках какой-нибудь еды, как вдруг слышит шаги за спиной.
– Ты кто вообще такая?!
Лизе едва хватает времени развернуться навстречу этим словам, но группироваться уже некогда, так что они вонзаются в грудь, будто на ней нарисована мишень. Хорошо хоть, не в спину. Лиза вглядывается в пространство перед собой: между ребер чуть покачиваются четыре стрелы, она даже видит их убогое, облезлое оперение.
– Еще раз спрашиваю: кто ты такая и что тут забыла?!
Глаза Лизы наполняются слезами, слезы перетекают через край и катятся по коже, чуть обжигая щеки, а потом срываются вниз и прожигают в ткани худи маленькие дырочки. Лиза стоит, боясь шевельнуться, и смотрит на подрагивающие в такт ее дыханию оперенные стержни. Насквозь прошли или внутри застряли? – отвлеченно думает она. Не то чтобы это было ей очень интересно. Просто надо о чем-то думать, пока она стоит вот так, без доспехов, на чужой кухне, затылком к чужому открытому холодильнику.
Она не воспринимает холодильник как угрозу, пока он не начинает вдруг пищать за ее спиной. И она, не успев ни о чем подумать, шарахается от него, оскальзывается на чем-то, успевает услышать: “Ха, так ты из этих!” – и падает-падает-падает со скалы спиной назад…
– …ее вещах нет никаких лекарств. Возьму твои.
– Нет, нельзя мои. Нельзя. Нельзя мои. У нее совсем другие. Нельзя мои.
Еще не открыв глаза, Лиза слышит, как два голоса спорят над ней. Несколько длинных секунд – целая
