– Да что он может? – возражали иностранцы поблагодушнее. – Регулярной армии у него нет, а так называемая императорская гвардия не в счет – кучка ряженых для площадных забав.
– А горные источники забыли? – сурово сдвинув брови, вопрошали агитаторы. – Он в два счета может затопить страну! Щелкнет пальцами – и Ронда под водой!
Европейским авиакомпаниям пришлось менять расписание рейсов и направлять в Ронду дополнительные самолеты – столько оказалось желающих срочно покинуть ее пределы. В устье Рондаквивира пришвартовался американский лайнер, готовый взять на борт соотечественников, которые даже за взятки не смогли добыть билет на самолет. Местное население панике не поддавалось, но ощущало понятную тревогу и растерянность; по стране, из края в край, ползли слухи о грядущем потопе.
– Неужели он пойдет на это? – испуганно спрашивали рондийцы друг у друга. – Неужели эрцгерцог решится устроить потоп?
Жители равнинной части страны то и дело поглядывали вверх, на заоблачную безмолвную вершину Рондерхофа, а жители горных селений выходили за порог и прислушивались к шуму водопадов, низвергавшихся по склонам.
– А вдруг и правда начнется… Куда бежать? Спасенья не найти!
Ронда, этот рай для дураков, как в одной из статей назвал ее Марко, впервые изведала страх.
4
Важно понять одну вещь: революция произошла не потому, что верх взяла какая-то одна влиятельная политическая сила. Да, были закулисные вожди – Марко и Грандос. Но главная беда заключалась в расслоении народа: различия в условиях жизни и разные интересы привели к тому, что рондийское общество распалось на несколько групп.
Юные романтики – по большей части столичные жители – были убеждены, что эрцгерцогиню Паулу, прекрасную Рондийскую Розу, в угоду традиции выдают замуж насильно, между тем как ее сердце принадлежит одному из их среды. Никто, правда, не знал, кому именно; поговаривали, будто бы таинственный избранник – сын уважаемого, известного в городе человека. И конечно, никто из столичной золотой молодежи не стал бы сознаваться, что выбор пал не на него. В моду вошло напускать на себя то загадочный, то меланхолический вид, носить в петлице цветок ровлвулы, а по вечерам, усевшись с бокалом рицо на площади, часами не сводить туманный взор с дворцовых окон.
Люди более прагматичные – как правило занятые на промышленном производстве – близко к сердцу приняли историю с утопленником и репортажи о вспышках экземы, поскольку это напрямую затрагивало их товарищей, простых рабочих. К слову сказать, про экзему на ладонях у тех, кто выдирал из рыбы хребты или потрошил цветы, газетчики не соврали. Причина была самая прозаичная: острые рыбьи кости содержат вещество, раздражающее чувствительную кожу, а сердцевина цветков ровлвулы, если разминать ее пальцами, выделяет ядовитый сок. Иными словами, Грандос умудрился выбрать для промышленных целей именно те два вида сырья, чьи природные свойства делали ручную переработку небезопасной. Если бы рондийцы вовремя это поняли, они пожали бы плечами – tandos pisos! – и нашли другой способ заработать на хлеб. Сам Грандос знал или по крайней мере догадывался, чем вызвана неприятная ситуация. Но фабриканты склонны игнорировать проблемы, если на кон поставлены финансовые интересы.
Поборники прогресса кипели гневом, так как уяснили из «Ведомостей», что передовые отрасли промышленности могут зачахнуть по милости алчного самодура эрцгерцога, задумавшего прибрать их к рукам, а свободомыслящие либералы уверились благодаря той же газете, что власть покушается на их гражданские права. В свою очередь простые люди, напуганные слухами о грядущем потопе со всеми его страшными последствиями – погубленные поля и виноградники, неурожай, падеж скота и, наконец, прямая угроза для жизни, – готовы были примкнуть к любой партии, которая посулила бы населению стабильность и безопасность.
Страх перед потопом, ужас при мысли о том, что разгневанный эрцгерцог может обрушить на страну воды источников, стал решающим фактором, побудившим старшее поколение рондийцев влиться в ряды революционеров. Молодежь, со своей стороны, поднимало на бунт желание завладеть секретом вечной юности, которую способна подарить чудесная вода, узурпированная для личных нужд себялюбивым монархом. К тому же у рондийцев был общий кумир, идеальный символ – эрцгерцогиня. Красавица в плену у чудовища. Практически готовый лозунг для восстания. Таким образом, все нити сошлись – появилась единая цель: свергнуть и уничтожить эрцгерцога.
Близился Праздник весны. В глубине души каждый знал: что-то должно произойти. Зимние снега на Рондерхофе в начале марта тронутся и начнут сходить вниз, как обычно; не принесут ли они с собой перемены иного рода? Что если эрцгерцог, до сих пор ничем не выдававший себя, хочет застигнуть подданных врасплох и наслать на их беззащитные головы силы природы?
По Ронде прокатилась волна митингов и собраний. В горах и на равнине, на берегах Рондаквивира и на склонах Рондерхофа и, конечно, в самом сердце Ронды, в ее столице, люди собирались группами, переговаривались вполголоса, выражали тревогу и недовольство. Старики в страхе попрятались по домам. «Уж если быть беде, так поскорее бы, – повторяли они. – Закроем глаза и заткнем уши».
День национального Праздника весны по всей стране был нерабочий, и погода стояла обычно теплая и солнечная. Деревенские жители собирали первые цветы ровлвулы и свозили их в столицу для украшения улиц и дворца, а во второй половине дня на стадионе в нескольких милях от города проводились весенние Рондийские игры.
Существует странная зависимость между природными катаклизмами и волнениями в обществе: те и другие, словно объединившись, провоцируют кризис. Последние дни перед праздником выдались необычайно холодными, а накануне вечером повалил снег. Снег шел и утром. Проснувшись, рондийцы увидели, что кругом все бело. Небо превратилось в плотную сырую пелену, сквозь которую не пробивался ни единый луч; люди в изумлении глядели наверх, и на лицо им ложились хлопья снега величиной с ладонь. Казалось, что такой снегопад неспроста, что его наслали на Ронду с тайной целью – прикрыть злокозненные замыслы.
– Старожилы не припомнят такой погоды, – разводили руками рондийцы. – Слыханное ли дело – холода в День весны!
Неужто молодежь права, спрашивали себя жители; неужели эрцгерцог забрал власть не только над источниками, но и над климатом? И небывалый снегопад – это знак, что все обречены? Не будет нынче ни цветов, ни игр, ни танцев на горных склонах и на площади перед дворцом…
И тут появился первый вестник. Пастух, который искал в горах отбившуюся от стада овцу, еле добрался по сугробам до ближайшей деревни и прокричал:
– Идет лавина! Я слышал гул – там, наверху, в лесу… Я ничего не видел из-за снега, только слышал! Нельзя терять ни минуты! Спасайся кто может!
Сами по себе лавины были не новость – они сходили с Рондерхофа в конце зимы из века в век, но эта была всем лавинам лавина: она вобрала в себя ударную мощь пропаганды. Толпы жителей горных деревень, подгоняемые метелью, в поисках убежища устремились к столице, и вместе с ними к столице потекли слухи. Слухи сопровождали их, опережали, окружали, захватывали в свой круговорот всех, кто стоял и обреченно смотрел на сырое тяжелое небо, горюя об испорченном празднике.
– Эрцгерцог пустил воду! Эрцгерцог расшатал гору! – кричал народ на бегу.
Стихийные страхи крестьян передались горожанам. Они подхватили:
– Эрцгерцог сбежал! Он наслал на нас снег, ослепил нас, а сам со всем своим двором подался за границу! Как только они смоются, тут и нас смоет! Ронде конец!
Сильнее всех паниковали работники с фабрик Грандоса:
– Не трогайте снег, он заразный, отравленный! Не трогайте снег!..
Люди бежали в столицу отовсюду – с гор и равнин, мужчины и женщины, дети и подростки:
– Спасите, помогите, снег отравлен!
А в революционном штабе – в редакции «Рондийских ведомостей» – Марко раздавал сподвижникам садовые ножи, какими рондийцы обрезают виноградные лозы. В детстве он сам работал таким ножом на отцовском винограднике и не понаслышке знал, какое прочное и острое у него лезвие. Последние несколько недель его люди реквизировали ножи со всех рондийских виноградников, и в редакции скопился целый арсенал.
– Выпуск газеты сегодня отменяется. Выходите на улицы, – распорядился Марко.
Показав пример редкого самоотречения, он заперся в своем кабинетике на задворках редакции и никакого участия в последовавших событиях не принимал. От еды он в тот день отказался, телефон отключил. Сидел и смотрел, как падает снег. Марко был пурист и не любил пачкать руки.
Грандос тоже был словно бы ни при чем. Правда, он гостеприимно открыл свои двери для беженцев с гор. Он кормил их бульоном, поил вином, раздавал им теплые вещи (подумать только, удивлялись потом люди, он как будто загодя готовился к беде), он был сама заботливость, у него для всех нашлись слова поддержки, лекарства и бинты. Переходя от одного вусмерть перепуганного беженца к другому, он повторял:
