Во время выступления Артамонова Сталин подошел к председательскому столу. Сидевший за ним Молотов сказал Сталину:
- Некоторые товарищи просят разрешения выступить еще раз, а время уже позднее.
Сталин ответил:
- Надо разрешить. Это поможет нам лучше разобраться и принять правильное решение.
Стали выступать по второму разу. Маханов продолжал защищать свою универсальную пушку, утверждая, что та лучше всех способна решать современные задачи дивизионной пушки. Под конец он заявил:
- США занимаются созданием универсальной пушки. Я разделяю их точку зрения.
Мне тоже было вторично предоставлено слово. Я обратил внимание присутствующих на то, что дивизионная пушка специального назначения Ф-22 конструктивно решена так, чтобы лучше, быстрее и с наименьшей затратой боеприпасов решать боевые задачи,- это во-первых; во-вторых, чтобы по весу и ходовым качествам удовлетворять требованиям пехоты; в-третьих, она дешевая. И затем сказал, что если США и занимаются созданием универсальной пушки, то это еще не значит, что мы должны слепо копировать их.
Кстати, позже выявилось: США вступили во вторую мировую войну, не имея на вооружении этой, столь расхваленной у нас универсальной пушки.
Совещание в Кремле проходило очень активно, все держались непринужденно. Мои опасения, что я не сумею совладать с собой, исчезли уже в начале первого моего выступления, а во время второго я совершенно не чувствовал себя связанным и высказывал все, что считал необходимым для правильного решения вопроса. Заседание затянулось, а Сталин по-прежнему неутомимо ходил, внимательно слушал, но никого не перебивал. Ко мне он подходил много раз, задавал вопросы и каждый раз клал руки мне на плечи, не давая подняться, чтобы отвечать стоя. Его вопросы касались универсальной и нашей дивизионной пушек. Видимо, он сопоставлял их и искал правильное решение. Найти его было нелегко, так как все высказывались только за универсальную, а за нашу Ф-22 - лишь я, Радкевич да Артамонов. После моего второго выступления в третий раз выступил Маханов. Он настойчиво и упорно защищал свою универсальную пушку, заявлял, что от универсализма не отступится. Наконец список записавшихся в прения был исчерпан. Молотов спросил, нет ли еще желающих высказаться. В зале было тихо. Сталин прохаживался, пальцами правой руки слегка касаясь уса. Затем он подошел к столу Молотова.
- Я хочу сказать несколько слов.
Меня очень интересовало, что же он скажет по столь специфическому вопросу, который дебатируется уже несколько лет?
Манера Сталина говорить тихо, не спеша описана уже неоднократно. Казалось, он каждое слово мысленно взвешивает и только потом произносит. Он сказал, что надо прекратить заниматься универсализмом. И добавил: "Это вредно". (Думаю, читатель поймет, какую бурю радости вызвало это в моей груди.) Затем он добавил, что универсальная пушка не может все вопросы решать одинаково хорошо. Нужна дивизионная пушка специального назначения.
- Отныне вы, товарищ Грабин, занимайтесь дивизионными пушками, а вы, товарищ Маханов,- зенитными. Пушку Грабина надо срочно испытать.
Речь была предельно ясной и короткой. Закончив выступление, Сталин пошел в нашу сторону. Когда он поравнялся со мной, к нему подошел Егоров и сказал:
- Товарищ Сталин, мы можем согласиться принять пушку Грабина, только попросили бы, чтобы он сделал к ней поддон для кругового обстрела.
Сталин спросил меня:
- Можете к своей пушке сделать поддон?
- Да, можем, но он нашей пушке совершенно не нужен.
- Значит, можете?
- Да, можем.
- Тогда и сделайте, а если он не понадобится, мы его выбросим.
- Хорошо, поддон будет сделан.
В это время к нам подошел Радкевич:
- Товарищ Сталин, для того чтобы завод мог уже сейчас начать подготовку производства, хотелось бы знать, ориентируется ли правительство на нашу пушку?
- Да, ориентируется,- ответил Сталин.
2
Еще несколько часов тому назад я шел в Кремль неуверенный, надежда во мне чуть теплилась. Теперь я летел, не чувствуя под собой ног. Хотелось немедленно, во всех подробностях рассказать в КБ товарищам о нашей победе, обрадовать их. Я шагал и шагал, никого не замечая, не заметил даже того, как оказался один. На заседании присутствовали и Радкевич, и Елисеев, а я их упустил. Мне так надо было с кем-нибудь поговорить! И не только поговорить,кричать хотелось, чтобы люди слышали, как все во мне ликует.
Меня огорчало лишь то, что пушку будут испытывать сразу на военном полигоне. Где-то в дальнем уголке мозга шевелилась неуверенность: мы пошли на крепление верхнего листа к лобовой коробке методом сварки, а обе эти детали из легированной стали.
Я опасался, что мы совершили ошибку. Сегодня существует научная теория и методы контроля сварки, в те годы ничего этого не было. Сегодня на сварку некоторых деталей допускаются только дипломированные сварщики - тогда об этом и не думали...
На следующий день, утром, я пошел в Главное военно-мобилизационное управление НКТП к Артамонову. Он встретил меня очень радушно и восторженно принялся вспоминать вчерашнее заседание в Кремле.
Я не мешал ему высказаться, понимая его чувства. Зазвонил телефон. Нас обоих приглашал к себе Павлуновский.
Иван Петрович рассказал, что товарищ Серго очень доволен тем, что нашу пушку приняли к испытаниям и что она оказалась лучше всех, выставленных на осмотр 14 июня, что Ф-22 удовлетворяет требованиям, предъявляемым именно к дивизионной пушке. Орджоникидзе просил передать конструкторам, чтобы они параллельно с испытаниями вели доработку опытного образца и чтобы ему докладывали о ходе испытаний. Затем Иван Петрович сказал, что товарищ Серго просил ускорить изготовление и доставку на полигон поддона, и высказал похвалу коллективу конструкторов и всему заводу за то, что успели представить пушку на смотр в одно время с другими, хотя начали проектирование на год позже. Иван Петрович несколько раз повторил, что Серго очень доволен и хвалит наш коллектив, считает, что из нас выйдет толк: стоим на правильном творческом пути.
- Что еще можно добавить к словам Орджоникидзе? - продолжал Иван Петрович.- Одно-единственное: поезжайте сегодня же, товарищ Грабин, на свой завод, а оттуда как можно быстрее - на полигонные испытания.
В тот же день я и уехал.
На заводе, в своем КБ, я рассказал, как проходили смотр и заседание в Кремле, затем дал задание на проектирование, изготовление и доставку на полигон поддона.
Конструкторы ликовали. Только Водохлебов и Ренне сидели молча. Когда все начали расходиться, я попросил их остаться.
- Что вас не радует? - спросил их.
Между прочим, они оба отличались молчаливостью. И на мой вопрос не спешили с ответом. Помолчав, Константин Константинович Ренне сказал: его беспокоит то, что пушку не успели испытать на заводе. Особенно сварка, которую в артиллерии мы ввели впервые, еще не научившись как следует ни варить, ни контролировать качество.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
