— Подождите минуту!
Ноэль шел, не веря самому себе. То, что она зовет его, должно быть, сон, мечта.
— Пожалуйста, — звала Пич, — подождите минуту, подождите меня.
Ноэль услышал ее легкие шаги и почувствовал, как она легонько дотронулась до его руки.
— Здравствуй, — сказала она. — Я — Пич де Курмон. А кто ты?
Она была даже красивее, чей показалась сначала. Яркая девочка с копной золотисто-каштановых волос. У нее была нежная кожа — не красная и загрубевшая от ветра, как у девочек, которых он знал, ее глаза — о, ее глаза! — были великолепны — бездонные, темно-синие, как чудесные озера, которых он никогда не видел, но знал, что они должны быть именно такими. Пич вопросительно улыбнулась ему:
— Ну?
Ноэль поднял голову:
— Что?
— Как тебя зовут?
— Ноэль.
— Ноэль — а дальше?
— Мэддокс. Ноэль Мэддокс.
Взгляд Пич остановился на табличке со стальными буквами, которая висела над дверью. Лучше бы она не спрашивала.
— А почему ты не обедаешь вместе с остальными? Ноэль еще глубже засунул руки в карманы.
— Я хотел посмотреть на машину, вот и все, — пробормотал он, опуская голову.
— Ну тогда пойдем. — Пич взяла его за руку. — Пойдем, я покажу тебе машину.
Ее прикосновение бросило его в дрожь, так что даже короткие волосы на шее вздыбились. Застеснявшись, он позволил ей отвести себя к машине.
— Смотри все, что хочешь, — сказала она, — я не могу рассказать тебе, с какой скоростью она может двигаться, так как бабушка никогда не ездит быстрее 30 миль в час.
От звонкого чудесного смеха у Ноэля по спине побежали мурашки.
— Могу я… Я хочу сказать, можно ли заглянуть внутрь?
— Конечно. — Пич распахнула дверцу и отступила назад.
— Нет, нет. Я имею в виду, вовнутрь, открыть капот.
— Ты хочешь посмотреть двигатель? — Она думала, что он хочет взглянуть на роскошное внутреннее убранство машины. — Я не знаю, как его открыть, — произнесла Пич.
— Это здесь. Разрешите мне. — Ноэль повернул рычаг и, обойдя машину, открыл капот. Перед ним был безупречный все еще горячий двигатель.
Пич за компанию посмотрела тоже.
— Что интересного в этих двигателях? — спросила она. Ноэль с интересом стал рассматривать двигатель, особенности сборки. Он страстно хотел разобрать его, изучить, он мог бы часами копаться в нем.
— Разве ты не видишь? Это само совершенство. Каждая деталь, каждый маленький узел имеют свое значение, и благодаря им двигатель становится таким мощным. Все так логично и просто.
— Это слишком сложно для меня.
Ноэль посмотрел на Пич. Ее рука, слегка золотистая, тронутая каким-то особенным солнцем, которое никогда не светило здесь, была совсем рядом, а струящиеся волосы напоминали водопад. Ноэль крепче сжал кран капота, голос стал низким от волнения.
— Это потому, что ты — девочка.
Пич, смеясь, поправила волосы.
— Да, но я — девочка из семьи де Курмон.
Ее имя колоколом прозвучало в голове Ноэля, отдаваясь тяжелыми ударами.
— Де Курмон! Ты имеешь в виду автомобиль «курмон»?
— Да, это наша семья, — улыбнулась Пич, заметив его ошеломленный взгляд.
На самом деле у Ноэля были чудесные глаза, когда он приподнимал завесу, которая скрывала и защищала их, и позволял заглянуть внутрь. Светло-серые, с длинными темными ресницами.
— Первую машину мой дедушка практически построил сам.
— Это чудесные машины, — ответил все еще растерянный Ноэль. — Конечно, я никогда их не видел, только в книгах.
Пич вздохнула.
— Мы не уверены, будут ли еще выпускаться такие машины. Заводы разрушены во время войны, сохранилось лишь немногое.
Ноэль попытался представить, на что похожи заводы де Курмонов. Заводы — это слишком важно, чтобы быть просто разрушенными во время войны…
— Ноэль!
Он обернулся, заслышав знакомые шаги мистера Хилла.
— Ноэль, что ты здесь делаешь? Ты должен быть в холле, вместе с остальными. Ты пропустил беседу мадам Леони с детьми, и сейчас твое место за столом выразительно пустует!
— Извините, — пробормотал Ноэль, опустив голову.
Пич тревожно посмотрела на него, ей показалось, что кто-то выключил живые огоньки его глаз. Он казался совершенно безликим, опустошенным…
— Это моя вина, — улыбнулась она, протягивая руку. — Я Пич де Курмон, внучка мадам Леони. Я почувствовала себя плохо и осталась в машине, а Ноэль заметил это и спросил, может ли он чем-нибудь мне помочь.
Пич видела, что этот человек не поверил ей. Но она была внучкой Леони, и ему пришлось принять ее объяснение. Он вежливо пожал ей руку.
— Могу ли я быть вам полезен, мисс де Курмон?
Пич покачала головой.
— Спасибо, мне уже лучше, я просто жду бабушку.
— Тогда, Ноэль, тебе надо идти со мной, обед уже начался. — До свидания, Ноэль, — попрощалась Пич.
И когда он уже повернулся, чтобы идти за мистером Хиллом, их взгляды встретились, и Пич заговорщически подмигнула ему и, усмехнувшись, снова забралась в машину.
Спустя час, когда Леони появилась на ступеньках Мэддокского приюта, она выглядела ужасно усталой, хотя все еще улыбалась. И это было неудивительно: Леони почти семьдесят, а приют — то печальное место, которое накладывает свою печать на любого.
Еще раз попрощавшись, Леони села в машину и включила двигатель.
— Помаши им рукой, дорогая, — тихонько попросила она, когда машина ехала в сторону высоких железных ворот, которые открыли для них все те же двое аккуратных мальчиков. — Слава Богу, — выдохпула она со слезами на глазах, когда ворота за ними закрылись. — Слава Богу, Пич, что судьба не допустила такой участи для тебя и ты никогда не жила в таком месте. Ноэль задержался у ворот и смотрел им вслед, пока машина не превратилась в маленькое пятнышко, исчезающее за горизонтом. Еще мгновение, и она исчезла. Пич де Курмон — золотистая девочка, недосягаемая для него, как мечта. В ее мире царили любовь, смех, свобода и успех. Ветер красиво волновал золотистые поля пшеницы. Ноэль вздохнул, вздохнул так глубоко, словно сама вечность прикоснулась к его худенькому тельцу. У него вырвался вздох тоски и желаний.
Теперь у него было две мечты, которые, он точно знал, должен осуществить. Ноэль хотел посвятить свою жизнь машинам. А еще он хотел такую девочку, как Пич де Курмон.
26
После восемнадцатичасового перелета из Нью-Йорка самолет кампании «Пан-Америкэн» с опозданием приземлился в Ле-Бурже. Во время полета была тряска, и уставшая Леонора с чувством облегчения и благодарности вышла под парижский дождь. Нью-Йорк не стал ей родным городом. Он был слишком блестящим, слишком новым, слишком оживленным. Несколько дней жизни в ритме Нью-Йорка совершенно опустошили ее, и Леонора с неохотой покидала свой гостиничный номер. Точно так же она не любила самолеты. Правда, это быстро и удобно, но у нее было такое ощущение, словно она все еще в Нью-Йорке, хотя перед глазами был Париж, и всей душой Леонора ощутила, что она дома.
