Экипаж открытый, день ясный и теплый, местность выглядит прекрасно, брюква позеленела, леса оделись в красно-охряные цвета осенней листвы. Пшеницу уже убрали. Куропатки, еще относительно прирученные, целыми выводками сновали в стерне; а фазаны, число которых уже уменьшилось во время охот, скрывались на окраинах рощ. Можно было думать об отличной предстоящей охоте.
Но Мейнард о ней не думал. Удовльствию от стрельбы по дичи не было места в его мыслях. Его сознание было занято образом прекрасной девушки, которую он впервые увидел на палубе атлантического парохода, а в последний раз – на балконе, выходящем на сады Тюильри: с тех пор он не видел Бланш Вернон.
Но он часто думал о ней. Часто! Ежедневно, ежечасно!
Душа его полна была воспоминаниями, теми случаями, в которых она фигурировала: первый взгляд на нее, сопровождавшимся тем странным предчувствием; ее лицо, отраженное в зеркале кают-компании; эпизод в устье Мерси, который еще больше их сблизил; ее последний взгляд на пристани в Ливерпуле – и наконец последняя беглая встреча, когда его силой грубо уводили под балконом, на котором стояла она.
Именно это воспоминание доставляло ему особую радость. Не потому, что он ее увидел: ее вмешательство спасло его от неминуемой смерти, причем о его судьбе никто бы не узнал. Он понимал, что обязан жизнью влиянию ее отца.
Теперь ему предстоит встретиться лицом к лицу с этим прекрасным молодым созданием – в священных пределах ее семейного круга, с позволения отца, у него будет возможность изучить ее характер, может быть, оказать на него влияние.
Неудивительно, что, рассуждая о таких перспективах, Мейнард не обращал внимания на куропаток, бегавших в стерне, и на фазанов, укрывавшихся в кустах.
Прошло почти два года с тех пор, как он впервые ее увидел. Теперь ей пятнадцать или около того. Тем беглым взгядом, который он успел бросить на балкон, Мейнард отметил, что она стала выше и больше.
Тем лучше, думал он: приближается время, когда он сможет проверить истинность своего предчувствия.
Человек жизнерадостный по природе, он все же не был в себе уверен. Да и как могло быть иначе? Безымянный, почти бездомный авантюрист; между ним и этой дочерью английского баронета, известного своим именем и богатством, настоящая пропасть. Есть ли у него надежда перекрыть ее?
Нет. Только если этого пожелает отец.
Возможно, это иллюзия. Помимо огромной разницы в богатстве – о разнице в положении он не думал, – может существовать много других препятствий.
Бланш Вернон – единственный ребенок баронета, он не расстанется с ней легко. К тому же она слишком прекрасна, чтобы никто не пытался завоевать ее сердце. Возможно, оно уже завоевано.
И завоевано человеком ближе к ней по возрасту. И одобряемым отцом.
На лицо Мейнарда при этих мыслях упала тень. Она говорила, что он не фаталист. Тень слегка рассеялась, когда экипаж подъехал к входу в Вернон Парк, и перед ним раскрылись ворота.
И совсем исчезла, когда владелец парка, встретив в вестибюле особняка, гостеприимно приветствовал его.
Глава XLIV
Сбор охотников
Вероятно, не бывает картины прекрасней, чем сбор английских охотников – то ли для псовой охоты, то ли для преследования лисы. Даже панорама войск, с их ровными рядами и громкими оркестрами, не может вызывать большего возбуждения, чем зрелище алых курток на зеленом фоне, нетерпеливо лающих собак и псарей в ярких, с золотом, костюмах. Тут и там возбужденно встает на дыбы лошадь, словно намереваясь сбросить всадника; с перерывами слышен мелодичный рог и резкие звуки щелкающих хлыстов.
Картина не полна, если не упомянуть ряд ландо и фаэтонов, запряженных пони, заполненных прекрасными дамами, большой кареты, которой правит герцог и в которой сидит герцогиня; а рядом фермер в своей рыночной повозке; а вокруг толпа пеших зрителей, «Хобов, Диков и Хиков с дубинами и трещотками», чьи тусклые костюмы контрастируют с пестрыми нарядами охотников, хотя в сердце каждого живет надежда на щедрую награду, если охота на кабана или оленя будет удачной.
На таком сборе присутствовал и капитан Мейнард; он сидел верхом на лошади из конюшен сэра Джорджа Вернона. Рядом с ним сам баронет, а поблизости в открытом ландо его дочь в сопровождении верной Сабины. Смуглокожая служанка в тюрбане, скорее свойственная восточной охоте на тигра, тем не менее добавляла живописности общей картине.
Такое добавление не новость в этих районах Англии, где вернувшиеся из Вест-Индии «набобы» проводят осень своей жизни.
Здесь можно встретить даже индийского принца в традиционном восточном костюме.
День для охоты был прекрасный. Чистое небо, атомсфера благоприятная для распространения запахов; достаточно прохладно, чтобы пустить лошадей галопом. Больше того, собаки хорошо отдохнули.
Джентльмены были оживлены и веселы, леди сверкали улыбками, простолюдины смотрели на них с приятным выражением на флегматичных лицах.
Все в ожидании сигнала охотничьего рога казались счастливыми.
Но один человек из всех собравшихся не разделял общего веселья; мужчина верхом на гнедой охотничьей кобыле, стоявший недалеко от ландо Бланш Вернон.
Это был Мейнард.
Почему же он не участвовал во всеобщем веселье?
Причину можно было увидеть на противоположной стороне ландо в виде молодого человека, тоже верхом, называвшего себя кузеном Бланш Вернон.
Как и Мейнард, он тоже гостил в Вернон Парке, и этому гостю позволялась гораздо большая близость.
По имени Скадамор – Фрэнк Скадамор, это был молодой человек, еще безбородый и совсем юный. И тем не менее именно из-за него мужчина более зрелого возраста испытывал тревогу.
К тому же юноша красив, светловолосый, с румянцем на щеках, нечто вроде сакского Эндимиона или Адониса.
А она, почти такой же цвета лица и кожи, почти одного с ним возраста, разве она может не восхищаться им?
В том, что он восхищается ею, усомниться было невозможно. Мейнард понял это в первый же день, когда они все трое оказались вместе.
Он и впоследствии часто наблюдал это; но никогда больше чем сейчас, когда юноша, склонившись в седле, занимал внимание кузины.
И, казалось, ему сопутствует успех. Она не смотрела ни на кого больше и ни с кем не говорила. Не обращала внимания на лай собак, не думала о лисе, слушала только восторженные слова молодого Скадамора.
Все это Мейнард наблюдал с горьким чувством. Горечь напоминала ему, как мало у него прав ожидать чего-нибудь иного.
Конечно, он оказал Бланш Вернон услугу. Он считал, что ему отплатили: именно благодаря ее вмешательству его спасли от зуавов. Но действия с ее стороны были простой благодарностью ребенка!
Как он хотел бы, чтобы на него были обращены чувства, которые сейчас направлены на молодого Скадамора, когда Бланш что-то говорит ему шепотом на ухо.
Раздраженно ерзая в седле, экс-капитан подумал:
– У меня слишком много волос на лице. Она предпочитает безбородого.
Должно быть, раздражение передалось шпорам: ударив ими по бокам лошади, он отъехал от экипажа!
Вероятно, всю охоту раздражение преследовало его, потому что он, ударяя шпорами, держался сразу за сворой и был первым рядом с добычей.
Лошадь вернулась в конюшни сэра Джорджа Вернона загнанная и с окровавленными боками.
Гость, севший за обеденный стол – чужак среди одетых в алое охотников, – завоевал всеобщее уважение тем, что не отстал от своры.
Глава XLV
В зарослях
На следующий день была охота на фазанов.
Утро выдалось лучшее, какое только может быть в английском климате: яркое голубое небо и теплое октябрьское солнце.
– Леди будут сопровождать нас в зарослях, – сказал сэр Джордж, обрадовав своих спортсменов-гостей. – Поэтому, джентльмены, – добавил он, – будьте внимательней во время стрельбы.
Поход предстоял недалекий. Фазаний заказник Вернон Парка находится вблизи дома, между благоустроенным парком и «домашней фермой». Заказник представляет собой кустарник; кое-где большие деревья возвышаются над зарослями орешника, падуба, белой березы, утесника, кизила и шиповника. Занимает он свыше квадратной мили холмистой территории, пересеченной глубокими долинами и мягкими затененными лощинами, по которым текут извилистые прозрачные ручьи.
