Жак Гартье задавал темп нашим беседам, к которому я никак не мог привыкнуть.
— Как, вы еще не видели лагуну Эракор?! А наш суперотель «Ле Лагон»? Плохо! Это надо немедленно исправить! Едем и все, — командовал француз (во время второй мировой войны он служил под командованием де Голля и дослужился до чина капитана).
Пока мы дошли до места, где Гартье оставил свою машину, я несколько раз застывал у витрин магазинов. Я увидел чудесные маски и два совсем недурных невинбура. Когда я узнал, сколько они стоили, дрожь пробежала по моей спине, несмотря на зной. Цены были невероятно высокие.
— Да, — кивал головой Жак, — действительно, у нас все дорого. Мы платим за одни и те же товары примерно наполовину больше, чем англичане на Соломоновых островах и французы на Таити. Фиджи — сказочно дешевая страна, если сравнить тамошний прожиточный минимум со здешним.
Магазины в Виле ломились от товаров. Здесь можно было приобрести хорошие французские вина, косметику и даже клетчатые шотландские юбки из толстой шерсти, но за все приходилось платить втридорога.
Мы проехали километра три на «мини-моке», модном в Виле автомобильчике без кузова (нельзя же считать кузовом жестяную ванну без дверцы). Жак думал ослепить меня своим пансионатом, но я не смог доставить ему этого удовольствия. Это был стилизованный в местном духе первоклассный отель на уровне мировых стандартов, какие часто встречаются во многих районах тропиков. Но я не хотел бы жить в таком отеле, не говоря уж о ценах. В распоряжении постояльцев «Ле Лагон», конечно, были и лодки с балансиром для прогулок по лагуне, и бассейн с обслуживающим персоналом. Тут прямо в воду подавали ледяные коктейли.
Жак даже немного рассердился на меня, что я так сдержанно хвалю этот караван-сарай для туристов. Зато большую часть времени я провел в магазине сувениров при отеле. Там продавались оригинальные произведения местного искусства.
— Раз уж вы этим интересуетесь, то я отвезу вас тут неподалеку. Может, что-нибудь вам да понравится, — заявил француз.
К владениям мсье Мишутушкина вела дорога метров в семьсот длиной. Мне там очень понравилось. Это была усадьба истинного художника. Табличка на воротах отражала его полный титул, который звучал так: «коллекционер искусства Океании, консультант по искусству Полинезии и Меланезии». Господина Мишутушкина, к сожалению, мы не застали: кажется, он проектировал на Таити интерьер нового отеля. Нас принял его друг, меланезиец, тоже художник. Молодой человек показал нам жилой дом и музей обоих художников, где в большом беспорядке валялись прекрасные маски, культовые скульптуры, гонги, барабаны, причем не только с Новых Гебрид, но и Новой Гвинеи, Соломоновых островов и других регионов Океании. Жак был вполне доволен: я восторженно кидался к пыльным сокровищам, врем» от времени восхищенно вздыхая при виде инкрустированной ракушками выразительной маски или культовой принадлежности, отделанной перламутром.
На полпути между искусством Тонга и Самоа совершенно неожиданно для меня молодой художник спокойно сказал, что вообще-то «у них весьма тесные контакты с Польшей».
Услышав такое заявление, я едва не выронил из рук большую глиняную маску. Оказывается, неутомимый коллекционер и знаток искусства, директор Музея Азии и Океании в Варшаве Анджей Вавжиняк (меланезиец никак не мог правильно выговорить его фамилию) вошел в контакт с Мишутушкиным, известным специалистом в этой области, и настолько очаровал последнего, что тот согласился пожертвовать польскому музею несколько интересных экспонатов из своего собрания. Как раз в тот момент шло комплектование посылки. Молодой художник принес мне даже конверт с польскими марками. Великолепное свидетельство, особенно если принять во внимание расстояние от Панго Род, на которой находится мастерская Мишутушкина, до Варшавы[22].
Гартье очень радовался, что коллекция меня очаровала, а больше всего тому, как поразило меня письмо из Польши.
— Хорошенькие игрушечки у этого Мишутушкина, не правда ли? — ликовал Гартье, будто сам был их владельцем.
На обратном пути из того потока информации, которую обрушил на меня Жак, я усвоил, что в 1940 году тогдашний глава французской администрации на Новых Гебридах мсье Анри Суто одним из первых официальных представителей заокеанских территорий Франции встал на сторону генерала Шарля де Голля, а сам де Голль в качестве главы французского государства приезжал с визитом в кондоминиум в 1966 году.
— Я мало помню об этом событии, — с грустью признался Гартье, — мы с моим другом, тоже ветераном, так сильно напились в тот день, что так и не увидели дорогого Шарля.
Тоска по Танне
Вечеринка в доме Бохеньских была в самом разгаре. Беспрерывно звенели бокалы. Общество все больше оживлялось. Гости, расположившись маленькими группами, вели беседы на самые разнообразные темы. Неожиданно разговор зашел о Танне.
— Жаль, что вы так и не попали на этот остров, — обратившись ко мне, сказал Гарри. (Когда нас представляли друг другу, он довольно невнятно пробормотал свою фамилию.) — Это один из интереснейших уголков кондоминиума.
— Я очень сожалею об этом. Но что поделаешь, ведь все рейсы были отменены.
— Боятся урагана. Да это и понятно. Такие маленькие машины не могут рисковать. Несколько лет назад во время такого урагана погиб на Танне мой близкий друг Пол Бартон, кстати, пионер нашей авиации.
— Как же это произошло?
— Самолет упал в джунгли. Погибло восемь человек.
— Вы сказали, это был первый полет Пола?
— Нет. Первый исторический полет Пола над Новыми Гебридами был совершен в 1966 году. Вместе с Бобом, плантатором, они полетели тогда тоже на Таину и завязли там на две недели. Оказалось, что тамошний аэродром слишком мал. Его расширяли четырнадцать дней, чтобы самолет мог взлететь и вернуться в Вилу. Так возникла «Нью Хебридс Эйрвэйс».
— Кажется, она больше не существует?
— Конечно, нет. Когда Бартон полетел на Танну, французы сразу же создали конкуренцию. Год спустя мы уже имели «Хэбридэйр» и французского пилота.
— А у вас тут весело, при вашем франко-британском сотрудничестве. И так всегда и во всем?
— Нет, не всегда, всего лишь семнадцать лет, с тех пор как началась дружба, — пошутил Гарри. — Так вот, «Эйр Меланизэя», наша внутренняя авиалиния, возникла как раз в результате объединения «Нью Хебридс Эйрвэйс» и «Хебридэйр» в июне 1966 года. Через три месяца, уже под флагом «Эйр Меланизэя», погиб мой товарищ.
