Вчера к ней пришел Ивлев. Он заявил, что обращается к ней как к председателю профкома, что у него незначительное дело и ему не хотелось бы обращаться к директору и парторгу.
Уже одно это вступление заставило Елену Петровну насторожиться. Она знала Ивлева не первый год и понимала, что не мелочь, а безотлагательный, важный вопрос заставил его обратиться за помощью. И она не ошиблась: дело было первостепенной важности.
Ивлев рассказал, что уже около шести месяцев тщетно добивается у Антона Владимировича разрешения начать исследования по изменчивости ультравирусов. Он рассказал о своей гипотезе, показал данные опытов, произведенных им вопреки запрету Великопольского, и Елена Петровна, даже не будучи специалистом-вирусологом, поняла актуальность предложенной темы.
Она пообещала Ивлеву выяснить этот вопрос и тотчас же пошла к Антону Владимировичу, считая, что произошло какое-то недоразумение, что достаточно только напомнить о гипотезе Ивлева, чтобы ученому было оказано всяческоесодействие.
Но едва она начала разговор, как Антон Владимирович, покраснев, досадливо поморщился и прервал ее.
- Ну зачем ты вмешиваешься не в свое дело? Эта гипотеза не стоит выеденного яйца.
Елену Петровну покоробил грубый тон мужа. Она стала доказывать, что всякая работа по изучению изменчивости вирусов важна принципиально, так как дает новые факты для борьбы с формальными генетиками.
Великопольский выслушал с презрительной улыбкой, подошел и положил руку на ее плечо:
- Не надо горячиться, Лена... Сознаю: не прав... Но ты понимаешь, это самый лучший работник, и он сейчас производит опыты, окончательно подтверждающие мою - понимаешь? - мою теорию, за которую я получу докторскую степень.
Елена Петровна ршеломленно посмотрела на мужа и резко сбросила его руку. Ей вдруг стало обидно и горько.
Она чуть не год исполняла обязанности директора института в те времена, когда заботы о стекле, олифе, стульях, бумаге и оборудовании были чуть ли не самыми главными; когда она, не имея еще достаточного опыта, тратила дни и ночи для обучения молодежи, только что пришедшей из институтов; когда приходилось откладывать собственные исследования, чтобы сделать более важные и срочные... И она никогда не говорила: мои исследования. Она знала: наши.
- Твои исследования должен проводить ты. Как жена я буду тебе помогать, если бы даже для этого мне пришлось работать по двадцать часов в сутки. Но как председатель профкома я тебе заявляю: ты сегодня же предоставишь Ивлеву возможность работать, иначе я пойду к Петренко, к директору.
Великопольский поспешно согласился. Он объяснил,, что сам вскоре разрешил бы Ивлеву работать над исследованием изменчивости вирусов; мало того - он давно видит, что план работы всего вирусного отдела надо перестроить коренным образом...
Он обнял жену, вынул из письменного стола проект нового плана и стал говорить о том, что, считая свою теорию важнейшей на данном этапе работы института, возможно, излишне увлекся...
А у Елены Петровны в ушах все еще звучали властные и жестокие слова: "Моя!.. Моя теория!".
Склонившись над колыбелью сына, она машинально шептала:
- Мужествен... энергичен... талантлив... красив, наконец. Чего же ему нехватает?
На этот вопрос она еще не могла ответить.
Глава XIII
МАЙОР КРИВЦОВ
Одна четверка - по русскому языку - помешала Степану Рогову окончить среднюю школу с медалью.
Он сильно переживал свою неудачу - сильнее, чем двойку, полученную в предыдущем году. Ему казалось, что только получив золотую медаль, он оправдал бы доверие односельчан.
Степан не приехал на летние каникулы в свой колхозготовился к экзаменам в институт, но прислал длиннейшее письмо-отчет.
Митрич ходил именинником. Для него ничего не значила одна четверка, если рядом с ней стояло восемнадцать пятерок. Он считал своим долгом сообщить каждому встречному, что Степан получил аттестат зрелости, не забывая намекнуть при этом, что это он, Митрич, первый заметил необыкновенные способности Рогова и первый: подал мысль послать его "учиться на профессора".
Степан получил коллективное письмо, в котором правление и партийная организация колхоза поздравляли его с успешным окончанием средней школы и желали дальнейших успехов.
Вместе с этим письмом пришли письма от Кати и Митрича.
Катя писала, что ей удалось сдать экзамены за семилетку. Правда, успехи у нее не блестящие, - ей до Степана далеко, но она так рада, так рада...
В каждой строчке ее письма Степан чувствовал легкую грусть далекой ночи накануне их расставанья, - грусть, от которой на сердце становилось легко, которая порождала предчувствие чего-то хорошего, радостного.
"...Степа, очень жаль, что ты не можешь приехать в Алексеевку. Мне надо сказать тебе очень, очень многое..." - писала Катя.
Ему тоже надо было сказать ей многое, а может быть, даже немногое - всего лишь несколько слов, но зато таких, каких ей еще никто никогда не говорил.
Он чувствовал, что любит Катю, любит какой-то особенной любовью. Ее внешний облик забылся. Степан помнил только тяжелые каштановые косы да внимательный, ласковый взгляд, но она была близка и дорога ему. Степан готов был помчаться к ней и остаться в Алексеевке навсегда, лишь бы ежедневно видеть Катю, слышать ее голос, быть с нею.
Но времени не было. Степан готовился к вступительным экзаменам и занимался с удвоенной энергией.
Коля Карпов кончил школу с золотой медалью. Впереди целое лето. Наконец он получил возможность не пропускать ни одного матча, ни одного состязания; мог вновь взяться за фотоаппарат, за велосипед, за реконструкцию радиолы, - не счесть всех дел, которые откладывались на протяжении всей зимы.
Но все валилось из рук: велосипед надоел, радиола была вполне годной и без переделки, - Коле нехватало Степана, без него все казалось скучным, неинтересным. Да и совестно было: Степан, получивший всего лишь одним баллом меньше, по русскому языку, лежит в садике под яблоней, углубившись в книгу, не обращая внимания ни на жару, ни на мух, ни на его отчаянные призывы пойти купаться. А чем же он лучше Степана?
Николай приносил объемистую книгу и укладывался на траве рядом с товарищем, но не мог утерпеть, прочитав что-нибудь интересное или спорное, тормошил Степана.
Степан в сердцах посылал его на речку или же к черту. Колька отодвигался подальше, но, терзаемый неразрешимым вопросом, шел искать более приветливого собеседника.
Несколько раз он обращался к доценту Великопольскому вначале по телефону, а затем, когда Антон Владимирович предложил ему приходить в институт, и лично. Заходя в Микробиологический институт, Карпов всякий раз чувствовал благоговейное восхищение перед хитроумными приборами и лаборантами в белых халатах. Он готов был по целым дням слушать Антона Владимировича даже в том случае, если доцент рассказывал о фактах, давно известных из книг, - уже то, что заведующий вирусным отделом уделяет ему время, казалось Карпову величайшим счастьем.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
