Екатерина также ценила Татищева больше всех остальных историографов России, во всяком случае выше Ломоносова и Щербатова: «История Татищева – совсем другое; это был ум человека государственного, ученого и знающего свое дело»[680]. У нее имелись не только опубликованные тома Истории Российской, но и – к неудовольствию издателей – она держала у себя рукописи Татищева во время подготовки четвертого тома[681]. Сверх того, все известные до сих пор факты указывают на то, что труд Татищева мог послужить важнейшей базой и ориентиром для ее Записок касательно Российской истории. Миллер же был незаменим для императрицы как посредник между ней и трудом Татищева.
В 1782 году в помощь немецкому историку, исполнявшему заказ императрицы, были определены два профессора Московского университета – Антон Алексеевич Барсов и Харитон Андреевич Чеботарев. Оба были в разной степени близки к кругу Новикова, чья многообразная общественная и культурная деятельность в 1780-е годы имела целью утвердить старую столицу как цитадель исторической науки. Ученик Ломоносова Барсов, профессор сначала математики, затем риторики и филологии, участвовал в работе Уложенной комиссии, а за свой вклад в издание на русском языке труда Бильфельда[682] получил в 1775 году чин коллежского советника. Однако прежде, в начале 1760-х годов, будучи инспектором гимназии, он отчислил одного из учащихся – Николая Новикова, а затем с 1771 по 1791 год, будучи цензором, стоял на страже публиковавшихся в Москве книг, то есть пропускал через свои руки преимущественно печатную продукцию Новикова. По указанию Миллера, именно он с конца 1782 года делал для Екатерины выписки из источников по истории России XIII–XIV веков[683]. Еще больше участия в этой деятельности принимал Чеботарев, профессор литературы в университете и учитель философии, всеобщей истории и географии в московской гимназии[684]. Служа театральным цензором, с 1770-х годов и до самой смерти в 1815 году он был членом разнообразных тайных обществ. В 1784 году Чеботарев даже присоединился к узкому кругу московских розенкрейцеров, к чему его определенно побудила совместная работа и дружба с Новиковым[685]. Последний, помимо прочего, посредством «пенсий» улучшал профессорское содержание своего цензора Барсова и своего брата по масонской ложе Чеботарева[686].
Большинство отправлявшихся Екатерине из Москвы выписок из источников выполнены почерком Чеботарева, однако лишь некоторые содержат указание на дату своего создания. Около 1788 года он составил для императрицы список, в котором указал, какими «рукописными летописцами» он воспользовался для выписок по истории с 1224 года. Вплоть до последних лет жизни Екатерины II Чеботарев подыскивал ей древнерусские летописи, за что получал хорошее вознаграждение[687].
Несмотря на отсутствие подробных сведений о подготовительных работах Барсова и Чеботарева и об участии в них Штриттера, главнейшие знатоки рукописных документов XVIII века согласны в том, что Екатерина не просто переписывала имевшиеся у нее летописи и подготовленные для нее извлечения из источников, а перерабатывала их в самостоятельное повествование, отбирая материал, расставляя свои собственные акценты и по-своему их интерпретируя. В результате она, по оценке историка литературы Галины Николаевны Моисеевой, создала «для своего времени достаточно хороший свод известий по русской истории от древнейшей поры до 1276 г.»[688]. Использовав не опубликованные при жизни бумаги из ее архива, издатель сочинений императрицы Александр Николаевич Пыпин смог даже продолжить историческое повествование до 1393 года[689].
Дилетантка в том значении, какое придавало этому слову Просвещение, Екатерина ни в коем случае не была таковой, если воспользоваться словоупотреблением XXI столетия. Всему, что ей было интересно, она находила достаточно времени. Как автор она сосредотачивалась на своих целях, использовала все возможности для получения информации и писала быстро. Осведомляя Гримма о продвижении своих исследований и писательской работы, она стремилась, прежде всего, вызвать его восхищение. Однако эти письма постоянно служили ей и отчетами перед самой собой. В первом сообщении знаменитому «страстотерпцу» от 3 марта 1783 года о своем плане написать «историю, поделенную на пять эпох и начинающуюся с 480 года» она повторила свою главную задачу: проследить последние 1300 лет русской истории. Однако в то же время она была довольна и промежуточным результатом, с удовлетворением отметив, что дошла уже до 988 года – года крещения Руси[690]. 9 марта, все еще занимаясь Владимиром Святым, она с гордостью сообщала о резонансе, вызванном при дворе уже завершенными частями ее труда, предназначенного для преподавания истории ее внукам. На тот момент все ее читатели, среди которых были князь Григорий Александрович Потемкин, княгиня Екатерина Романовна Дашкова и Александр Александрович Безбородко, сошлись во мнении: «…это произведение, выдающееся в своем жанре»[691]. Уже два месяца спустя во втором номере Собеседника любителей русского слова начали публиковаться Записки касательно Российской истории. Редактором журнала была княгиня Дашкова – новый директор Академии, утверждавшая впоследствии в своих мемуарах: «…некоторые страницы [Собеседника. – К.Ш.] принадлежали Ее Величеству, а некоторые – мне»[692]. В письмах Гримму Екатерина объясняла, почему особенно необходимо публиковать фрагменты в ежемесячном журнале: таким образом история достигает каждого. Она могла бы и не отрицать, что имеет успех[693]. Одновременно, начиная с апреля 1783 года, она сообщала Гримму о том, как продвигается работа над переводом ее труда, заказанным для издательства Николаи[694]. Последний же выполнял еще одно пожелание императрицы, составляя для нее список «всех» вышедших в свет книг по всеобщей истории на французском и немецком языках[695].
В том же 1783 году, в котором смерть Никиты Ивановича Панина, а затем и Григория Григорьевича Орлова заставила императрицу оглянуться на первые дни своего царствования и задуматься о бренности всего земного[696], – в Петербурге 7 сентября скончался Леонард Эйлер, а в Москве 11 октября – Герхард Фридрих Миллер – последние великие ученые из числа тех, кто трудился в Академии в эпоху ее основания[697]. Подобрать одного достойного преемника Миллеру не смогли, поэтому его обязанности были поделены. Во-первых, руководство Московским архивом Коллегии иностранных дел перешло к Бантыш-Каменскому, делившему этот пост с Мартыном Никифоровичем Соколовским и Штриттером вплоть до 1800 года, когда Бантыш-Каменский был утвержден единственным управляющим архивом[698].
Во-вторых, 4 декабря 1783 года Екатерина подписала указ о назначении собрания для составления «записки о древней истории, наипаче же касающейся до России», которое возглавил Андрей Петрович Шувалов[699]. В выборе графа Шувалова главой комиссии решающее значение имело его деятельное участие в работе над Антидотом, а вовсе не его должность директора государственного Ассигнационного банка. Вообще, запланированная комиссия, представлявшая собой, по словам Ключевского, «переходную форму от правительственного учреждения к частному обществу», была примечательным явлением[700]. В инструкции «историческому собранию» императрица ограничила его численность десятью членами, подходящие кандидатуры которых граф Шувалов должен был найти и представить на утверждение. Сам по себе такой способ подбора специалистов для научной комиссии может привести к ошибочному выводу о том, что членство в ней было всего лишь почетным. Однако одно из условий этого выбора – необремененность трех или четырех человек из десяти другими должностями или служебными обязанностями, способными отвлечь их от трудов в собрании, – заставляет иначе взглянуть на истинное назначение этой комиссии. Ведь единственной задачей этого весьма странного варианта общества «как государственного установления» (определение Дитриха Гайера) был подбор выдержек из древнерусских летописей и иностранных источников, который происходил в соответствии с установленным его начальствующим разделением обязанностей. Собранию ни в малейшей степени не разрешалось работать по своему усмотрению: выписки должны были начинаться VIII веком и, продолжаясь по столетиям в обратном порядке, дойти до древнейших времен, «куда только писатели их руководствовать могут». Каждая выписка должна была охватывать пятилетний период, а пять таких выдержек подлежали немедленной публикации отдельной «тетрадью». И весь этот труд предназначался для исторического просвещения юношества «при их воспитании»[701].
Отталкиваясь от этой инструкции, Ключевский убедительно показал связь учреждавшейся комиссии с как правительственными, так и частными, даже тайными учеными обществами, возникавшими в 1780-х годах вокруг Московского университета. В этом собрании он видел прежде всего непосредственного предшественника учрежденного в 1804 году Общества истории и древностей российских[702]. Однако до сих пор неизвестно, смогло ли это собрание вообще состояться, как оно выполняло данный ему наказ, кто входил в него и как оно работало. На основе поступивших к Екатерине выписок, составленных Барсовым и Чеботаревым, историки делали вывод о принадлежности последних к «историческому собранию» под руководством Шувалова; другим доказательством его существования служило активное участие Чеботарева, в 1804 году – ректора Московского университета, в учреждении нового Общества истории и древностей российских наряду с Николаем Михайловичем Карамзиным[703]. Cуществует, однако, одно неразрешимое противоречие: на момент издания в конце 1783 года инструкции, вменявшей в обязанности собрания исследование, главным образом, раннего европейского Средневековья и даже древней истории, императрица уже опубликовала часть своих Записок, освещавшую этот период. Это не согласовывалось с инструкцией, но не противоречило интересам автора, сильно продвинувшегося в своих изысканиях, поскольку сохранившиеся выписки Барсова и Чеботарева касались преимущественно русской истории XIII–XIV веков[704].
