Поверх его руки, лежавшей на ее плече, она положила свою.
— Тогда не помогай мне, — прошептала она, — но только не надо делать мне больно. Отпусти меня.
— Нет, — сказал он. — Я пропал, если не передам тебя полицейским, когда они сюда пожалуют. Только этим я еще могу спастись от тюрьмы.
— И ты ничем не хочешь пожертвовать ради меня?
— Мною ты вертеть не будешь.
— Не говори так, пожалуйста. — Она сняла его руку со своего плеча и поднесла ее к лицу. — Зачем тебе так поступать со мной, Сэм? Неужели мистер Арчер был тебе ближе, чем…
— Майлз, — сказал Спейд хрипло, — был сукин сын. Я понял это в первую же неделю нашей совместной работы и собирался вышвырнуть его, как только истечет срок контракта. Так что, убив его, ты мне ничем не навредила.
— Тогда в чем же дело?
Спейд высвободил свою руку. Он уже не улыбался и не гримасничал. На его мокром желтом лице залегли суровые складки.
— Послушай, — сказал он. — Толку у нас не будет. Ты никогда не поймешь меня, но я все же попытаюсь еще раз, последний. Слушай. Когда у тебя убивают компаньона, ты должен что-то сделать. И совершенно неважно, как ты к нему относился. Он был твоим компаньоном, и ты обязан сделать что-нибудь. Видишь ли, мы к тому же были детективами. И когда убивают кого-то из твоей конторы, отпускать убийцу — последнее дело. Для всех — для твоей конторы, для любого детектива, где бы он ни работал. Третье: я детектив и ожидать от меня, что я буду ловить преступников, а потом отпускать их на все четыре стороны, это все равно, что напустить собаку на кролика, но не позволять ей схватить его. Иногда такие вещи, конечно, случаются, но они противоестественны. Я мог отпустить тебя, только позволив улизнуть Гутману, Кэйро и мальчишке. Но…
— Ты это серьезно? — перебила она. — Может, ты думаешь, я поверю, будто все, что ты говоришь, достаточная причина, чтобы сдать меня…
— Дослушай, а потом и говори. Четвертое: отпустить тебя я могу, только отправившись вместе с остальными на виселицу. Дальше. У меня нет оснований доверять тебе, но допустим, я тебе доверился и сумел как-то выпутаться из этой истории — в этом случае я всю жизнь у тебя на крючке, и ты сможешь дергать за веревочку, когда захочешь. Это уже пятое. Шестое состоит в том, что, поскольку я тоже кое-что знаю о тебе, у меня нет гарантии, что тебе однажды не захочется продырявить и меня. Седьмое: мне даже и думать противно, что у тебя есть шанс — пусть даже и один из ста — обвести меня вокруг пальца. И восьмое — впрочем, хватит. И все это на одной чаше весов. Может, некоторые из соображений не очень серьезные. Не буду спорить. Но, посуди сама, сколько их! А что можно положить на другую чашу? Только то, что, может быть, ты любишь меня, а я, может быть, люблю тебя.
— Ты ведь наверняка знаешь, — прошептала она, — любишь меня или нет.
— Не знаю. Потерять от тебя голову немудрено. — Он жадно осмотрел ее с головы до ног и с ног до головы. — Но я не знаю, что такое любовь. И не уверен, что это знает кто-нибудь вообще. Но предположим, я знаю, что люблю тебя. Что с того?
Через месяц все может кончиться. Со мной такое уже бывало раньше… и быстро кончалось. Что тогда? Тогда я буду думать, что ты обвела меня вокруг пальца. А если я отпущу тебя и попаду в тюрьму, то уж точно буду считать себя последним идиотом. А если я сдам тебя в полицию, то жалеть, конечно, буду чертовски… мне предстоят невеселые ночи… но это пройдет. Слушай. — Он взял ее за плечи, она выгнулась, и он склонился над ней. — Если тебя все это не убеждает, плюнь, а решим мы так: я не стану с тобой спать как раз потому, что все во мне хочет… хочет послать к дьяволу все последствия и сделать это… и еще потому… черт бы тебя подрал… что ты рассчитывала на свои чары, общаясь со мной, как и со всеми другими. — Он отпустил ее плечи, и руки его плетьми повисли вдоль тела.
Она взяла его лицо в свои ладони и снова притянула его к себе.
— Посмотри мне в глаза и скажи правду. Решился бы ты сотворить со мной такое, если бы сокол оказался настоящим и тебе выплатили твою долю?
— Какая сейчас разница? Не думай, что я такой продажный, каким хочу казаться. Такая репутация выгодна для дела — платят больше и легче общаться с противником.
Она продолжала молча смотреть на него.
Он слегка повел плечами и сказал:
— Что ж, куча денег была бы дополнительным грузом на другой чаше весов.
Она приблизила к нему свое лицо. Губы ее чувственно приоткрылись. Она прошептала:
— Если бы ты любил меня, на другой чаше весов больше бы ничего не требовалось.
Спейд сжал зубы и произнес сквозь них:
— Мной ты вертеть не будешь.
Она поцеловала его в губы, обняла, прильнула к нему всем телом. Когда в дверь позвонили, она была в его объятиях.
Обнимая Бриджид О'Шонесси левой рукой, Спейд открыл входную дверь. За дверью стояли лейтенант Данди, сержант Том Полхаус и еще два детектива.
Спейд сказал:
— Привет, Том. Взяли голубчиков?
— Взяли, — сказал Полхаус.
— Прекрасно. Заходите. А вот и еще одна пташка для вас. — Спейд подтолкнул девушку вперед. — Она убила Майлза. Есть у меня, кроме того, и кое-какие вещички — пистолеты мальчишки, пистолет Кэйро, черная статуэтка, из-за которой все и заварилось, а также банкнота в тысячу долларов, которой хотели подкупить меня. — Он посмотрел на Данди, нахмурился, наклонился вперед, чтобы заглянуть ему в лицо, и рассмеялся. — Что, черт возьми, стряслось с твоим приятелем, Том? На нем лица нет. — Спейд снова засмеялся. — Голову даю на отсечение, что, выслушав Гутмана, он решил, что наконец-таки взял меня за жабры.
— Перестань, Сэм, — проворчал Том. — Мы и не думали…
— Черта с два вы не думали, — сказал Спейд весело. — Ты-то, конечно, понимал, что я водил Гутмана за нос, а он шел сюда, облизываясь, и предвкушал, как будет вязать меня.
— Перестань, — снова поворчал Том, искоса поглядывая на своего начальника. — Нам все рассказал Кэйро. Гутман мертв. Когда мы приехали, мальчишка заканчивал дырявить его пулями.
— Это следовало ожидать, — кивнул Спейд.
Когда в понедельник утром, в начале десятого, Спейд вошел в свой кабинет, Эффи Перин бросила газету и поспешно вскочила с его кресла.
Он сказал:
— Доброе утро, ангел мой.
— То… что газеты пишут… правда? — спросила она.
— Да, сударыня. — Он бросил шляпу на стол и сел. Цвет лица у него был все еще нездоровый, но выглядел он вполне уверенно и бодро, а взгляд его слегка красноватых глаз был ясен.
Карие глаза девушки были странно расширены, рот кривился. Она стояла рядом, глядя на него сверху вниз.
Он поднял голову, ухмыльнулся и сказал с издевкой:
— Вот и верь женской интуиции.
Она спросила каким-то странным голосом:
— Это правда, что ты так с ней поступил, Сэм?
Он кивнул.
— Твой Сэм — детектив. — Он строго взглянул на нее. Обнял за талию, положив ладонь на бедро. — Она действительно убила Майлза, ангел мой, — сказал он тихо, — между делом, вот так. — Он щелкнул пальцами другой руки.
Она отстранилась от него почти с брезгливым выражением лица.
— Не надо, пожалуйста, не трогай меня, — сказала она, судорожно вздыхая. — Я знаю… я знаю, что ты прав. Ты прав. Но не прикасайся ко мне сейчас… не надо.
Спейд стал белее мела.
Кто-то повернул ручку входной двери. Эффи Перин быстро вышла в приемную, затворив за собой дверь. Когда она вскоре вернулась в кабинет, то опять закрыла ее за собой.
И сказала тихим тусклым голосом:
— Там Ива.
Спейд, глядя в стол, еле заметно кивнул.
— Да, — сказал он. — Пусть войдет.
Послесловие
Герои детективных произведений существуют в обстоятельствах чрезвычайных, постоянно смотрят в лицо опасности, рискуют жизнью, а когда и погибают. Это закон жанра. Их создатели — авторы криминальных историй, — сплетая головокружительные, леденящие кровь сюжеты, сами подчас живут размеренно, уютно, безбедно, не ведая и сотой доли тех забот, что выпадают на долю их персонажей. Это закон жизни. Что касается Дэшила Хаммета (1894–1961), то и в жизни, и в литературе он умел оставаться ярким исключением из всеобщего правила.
В далеком 1915 году, перепробовав множество самых разных занятий, он поступил на работу в агентство Пинкертона, старейшее частное детективное ведомство CLUA, познакомившись с взаимоотношениями «полицейских и воров», что называется, из первых рук. Воспоминания самого Хаммета о его детективном прошлом достаточно противоречивы, хотя одно бесспорно: годы работы сыщиком стали для него неплохими университетами, столкнувшими его с американской повседневностью как она есть — без иллюзий и прикрас. В 1922 году он берется за перо и довольно быстро убеждается, что лучше всего получаются у него вещи с криминальным сюжетом.
