Есть одна связанная с птицами вещь, которую мне бы хотелось выяснить, а именно, их плотность, то есть отношение веса к объему. Я надеюсь ее узнать с помощью этой мертвой птички. С живыми мне что-то не хочется проделывать подобные опыты.
Сначала я наполняю стакан водой до краев, ставлю его на блюдце, а затем кладу в него мертвую птичку. Погружаю ее полностью в воду. Часть воды переливается через край и оказывается в блюдце. Я наливаю эту воду в стеклянную банку, чтобы отнести в школу и там точно измерить, сколько ее. Заворачиваю птицу в тряпочку и вместе с банкой ставлю в коробку, в которой обычно ношу в школу бутерброды.
В кабинете физики я чувствую себя как дома, и там есть все, что мне нужно для опытов. Я взвешиваю птичку, а затем делю полученный результат на объем вытесненной воды. Просто поразительно, какие они легкие, эти птицы!
На следующий день я проделываю нечто подобное над самим собой. Наполняю ванну наполовину, отмечаю уровень воды, потом залезаю в нее, полностью погружаюсь и отмечаю, насколько вода поднялась. Определяю высоту подъема и размеры ванной. Это позволяет мне узнать свой собственный объем. Тщательно взвешиваюсь и делю вес на объем. Получается, что моя плотность чертовски больше, чем у птиц. И что с этим прикажете делать?
Вечером я засовываю мертвого птенца в бутылку со спиртом, который я стянул в школе, и прячу ее под носками в том же ящике, где хранится «болтун» — неоплодотворенное яйцо. Мне приходилось читать, что кости у птиц полые, и я хочу посмотреть, как это выглядит. Еще пишут, что у птиц есть воздушные пузыри, как у рыб. Интересно, удастся ли мне найти что-то подобное. Сейчас я, однако, сделать этого не могу: как бы я тогда смотрел Пташке в глаза.
Другие птенцы покидают гнездо без происшествий и, как и птенцы из предыдущего выводка, начинают учиться летать. Я готов наблюдать за ними часами. Как правило, я сижу недалеко от вольера и гляжу на них в бинокль. Его я привязал к спинке стула, перед которым стою на коленях, потому что если все время наклоняться к нему, то начинает жутко болеть спина. Должно быть, я при этом похож на религиозного фанатика, который молится весь день напролет.
Бинокль позволяет сосредоточить все мое внимание только на одной птице и подолгу наблюдать за ней. Мне так хочется узнать, о чем она думает. Порой спустя какое-то время у меня появляется чувство, будто я сам становлюсь птицей. Проведя в таком состоянии часа два-три, я спохватываюсь и с недоумением оглядываю себя и свою комнату: то, что я вижу, кажется мне странным. Все в ней такое неестественно большое, даже огромное, и все это словно наваливается на меня. Лишь через несколько минут мне удается окончательно прийти в себя.
За птенцами наблюдать просто, потому что они летают по клетке не так быстро. Я все пытаюсь понять, чем различаются взмахи их крыльев во время полета и во время кормежки. Похоже, когда их кормят, они приседают, касаясь пола, и прогибают спинку, а крыльями машут практически без участия грудных мускулов. Когда же они пытаются летать, то все происходит наоборот. Они рывком устремляются ввысь, вынося предплечья вперед и при этом быстро и мощно отталкиваясь от пола. Выглядит так, словно они карабкаются по канату. Я беру это себе на заметку и, выйдя во двор, долго бегаю кругами, выполняя это упражнение.
Оно мне действительно помогает — теперь запрыгивать на насест у меня получается гораздо лучше. И я при этом уже не падаю. Могу подпрыгнуть, повернуться в воздухе на сто восемьдесят градусов и приземлиться, глядя теперь уже совсем в другую сторону. Могу подолгу сидеть на корточках на насесте, прижав локти к бокам, словно это крылья. Сидя на корточках, я начинаю чувствовать себя птицей.
Я проделываю все эти упражнения поздно вечером во дворе где-то по часу, да еще машу руками, как крыльями, полчаса утром и еще полчаса перед сном. При этом закрываю глаза и пытаюсь представить себе, что лечу. Стараюсь уловить и передать рукам ритм полета. Если бы мне удалось получше разработать лопатки и немного подкачать бицепсы, а затем усилить трицепсы, а также трапецеидальные и дельтовидные мышцы, то я смог бы вырабатывать большую подъемную силу. Так что я продолжаю упражняться: прыжок — взмах, прыжок — взмах, и понемногу продвигаюсь вперед.
В комнате я продолжаю в том же духе, только делаю это на сложенном вдвое ковре и сняв обувь, чтобы не услышала мать. Она и так задает подозрительно много вопросов о моих прыжках на насест, хоть я и говорю ей, что это упражнение, которое мы разучиваем в школе на уроках физкультуры. У меня такое чувство, будто она докапывается до чего-то. И я все гадаю, как бы придумать такую уловку, которая примирит ее с птицами.
Как только второй выводок покидает гнездо, Пташка снова берется за дело и начинает строить третье гнездо.
Я подсовываю ей ситечко, оставшееся от первого гнезда, и подкладываю побольше строительного материала. Альфонсо приходится носиться туда и сюда, чтобы защитить все свое потомство от ее попыток выщипывать у них перья. Те, которые из первого выводка, уже летают достаточно быстро и сами от нее удирают, но малыши могут оказаться легкой добычей. Мне остается только гадать, как много пуха и перышек ей удалось бы добыть, если б Альфонсо не прилетал каждый раз птенцам на выручку. Увы, похоже, они остались бы голыми. Просто с ума сойти.
Закончив постройку гнезда, она тут же начинает откладывать яйца. И снова их пять. Все начинается по новой. Уже май, и ей едва удастся закончить высиживание третьей кладки яиц до наступления летней жары.
Второй выводок уже нашел дорогу в большой вольер и начал его обживать. Им все еще нравится, когда их кормят, и они любят гоняться за старшими братьями и сестрами. Те не связываются с ними и улетают подальше — за исключением одного кенара, того самого, темненького; я зову его Альфонсо Второй. Обычно он отвечает быстрым клевком в голову или шею.
Альфонсо Первого его ребятишки замучили до полусмерти. Каждый раз, когда появляется возможность слегка отдохнуть, он взлетает на верхний насест. Постепенно все начинают есть яичный корм, а некоторые даже принимаются экспериментировать с семечками. Птенцы из первого выводка уже лущат их вовсю и почти все время посвящают тому, что гоняются друг за другом и практикуются в пении. Временами их щебет звучит довольно громко.
Один из темных птенцов второго выводка тоже пытается петь, хотя получается у него примерно наполовину; судя по всему, это тоже кенар. Теперь в моем вольере девять обитателей. Когда я захожу в комнату, слышится шелест крыльев, потому что птицы разом взлетают на верхние насесты. Я провожу с ними много времени, и они все ручные. Каждый день я чищу вольер. Они не возражают против моего присутствия и то и дело садятся мне на голову или плечи, а пугаются и улетают, только если я сделаю резкое движение.
Расходы на корм растут и растут. Я обрыскал весь город от пригородов до центрального рынка и в конце концов нашел большой магазин, торгующий кормом, где можно купить канареечное семя, предназначенное специально для роллеров, оптом, в стофунтовых мешках. Они идут по восемнадцать долларов, но это более чем на треть дешевле того, что мне приходилось платить прежде. И у них есть бесплатная доставка на дом.
Заполучив мешок, я не вношу его в дом, а засовываю в старую жестяную бочку из-под масла, которую нашел на свалке и вычистил, и прячу в гараже. С таким количеством семян действительно приходится побаиваться мышей. Они очень опасны: в сумерках или на рассвете канарейкам трудно отличить семечки от мышиного помета. А он для них ядовит. Кстати, о мышах. Мать уверена, что птицы неизбежно привлекут в дом мышей, а насчет них у нее просто какая-то мания. Однажды утром мне довелось поймать на полу вольера одну мышку. Может, она поселилась у нас давным-давно, но убедить в этом мать мне бы не удалось. Я посадил ее в коробок и выпустил на свободу рядом со школой. Если бы мать узнала — прости-прощай. Птицы, клетки и все прочее вылетело бы из окна. Впрочем, она и так может проделать это в любой момент. Я ожидаю этого каждый раз, когда возвращаюсь из школы домой и захожу в свою комнату.
В третьей кладке птенцы вылупились из всех яиц, всего их пять. Заглянув в гнездо, я узнаю, что большинство их на этот раз светленькие. Однако на дне гнезда творится такое, что ни в чем нельзя быть до конца уверенным. Погода стоит теплая, так что Пташке не приходится слишком усердно сидеть на гнезде, чтобы согревать птенцов. Чаще она просто стоит над ними, расставив пошире лапки. Старшие птички стали такие чумовые, что мне приходится держать дверцу гнездовой клетки постоянно закрытой, чтобы они туда не проникли. Утром, перед тем как уйти, я оставляю Пташке корм, чтобы она клевала его, пока меня не будет. Вернувшись домой, я открываю дверцу, и Альфонсо немедленно бросается помогать своей подруге с вечерней кормежкой птенцов. Впрочем, Пташка и сама стала прекрасной матерью.
