— Ну что тебе в нем? — спросил Кочегар печально.
— Долг! — Петров тронулся было на выход, но Кочегар удержал его.
— Ну, если ты так настаиваешь, то, как в старину говорили матросы: пошли нам, бог, берег, чтобы оттолкнуться, мель, чтобы сняться, шквал, чтобы выстоять.
Кочегар повел Петрова за котел. В стене была небольшая дверь. Некрашеные толстые доски потемнели от тепла, как в деревенской бане.
Петров прислушался к звукам в своей душе — там сопел кто-то маленький, вроде щенка.
Кочегар распахнул дверь трагически, словно в сокровищницу. Сказал, как бы все потеряв:
— Входи, Петров. Владей.
И они вступили в низкий неширокий коридор, крашенный шаровым цветом; под тусклую лампочку, упрятанную в проволочный намордник: справа было три двери, далеко отстоящие друг от друга, слева — две, рядышком.
Петров ощутил ломотье в локтях, боль в пояснице. Ощутил озон и запах пельменей.
Кочегар постучал в дверь с табличкой «Помещение № 1». Дождавшись ответа, приоткрыл ее и подтолкнул Петрова вперед.
Петров очутился в большой комнате — можно сказать, зале. Кочегар пыхтел за его спиной, привалясь к косяку. На зеленой скамейке посреди комнаты, обнявшись, сидели двое: то ли студенты, то ли старшеклассники. «Акселераты. И не дети и не взрослые. Черт знает что, — подумал Петров. — Целуются». На полу перед ребятами стояла электроплитка, на ней в кастрюльке варились пельмени.
Мальчик и девочка нехотя расцепили объятия и уставились на Петрова без раздражения и любопытства.
— Шурики, это Петров, — сказал Кочегар. — Он вас не тронет.
— Поженились, что ли? Нарушили законодательство? — спросил Петров.
Мальчик и девочка дружно кивнули.
— Мой сын Аркадий тоже нарушил в свое время. И охота вам?
— Охота, — сказали мальчик и девочка.
— И у моего сына Аркадия это было — на чердаке жили, пока мама, то есть моя жена Софья, не разрешила им жить у нас. Ваши еще не резрешили? Разрешат — куда денутся.
Мальчик резко вскинул голову.
— Мы не пойдем. После всех оскорблений.
— Нате вам рубль, — сказал Петров. — Мне он не нужен уже.
Мальчик и девочка переглянулись. Мальчик насупился. Уши у него стали как у гуся лапы. Девочка подошла к Петрову. Стыдясь, взяла у него рубль. «Рубль взять стыдится, а жить с мальчишкой в подвале ей не стыдно, — подумал Петров. — А этот басмач Кочегар, наверное, с них деньги берет за приют». Петров глянул на Кочегара сурово. Тот курил.
— Петров, ты зачем сюда прислан? Подвал проверять — вот и проверяй. Тягу проверь. — В голосе Кочегара Петров угадал грустные интонации позабытых друзей.
— И проверю, — сказал Петров.
— Может, с нами пельмени будете? — предложила девочка. Волосы у нее были светлые, легкие.
«И мальчишка серьезный, курносый, не какой-нибудь ловелас и артист, как мой сын Аркадий. И книжек у них тут много разных. И плюшевый медвежонок. Она принесла, — подумал Петров. — Ишь, глазастенькая».
— Спасибо, — сказал Петров девочке. — Я тягу проверю. Вы кушайте. — Он подошел к вытяжному шкафу, чиркнул спичкой. Спичка погасла. — Тяга есть… Тут у вас одно помещение, что ли, на такой дом?
— Три. — Кочегар показал три пальца. Пальцы у него были толстые и короткие. — Следуй, Петров, за мной. — Он вывел его в коридор прямо к двум дверям — «М» и «Ж».
Девочка раскладывала пельмени по тарелкам. Она улыбнулась Петрову как виноватая. Мальчишка нахмурился, стараясь скрыть голодное нетерпение. «Сейчас в горячую пельменю вонзится, и зубы у него заноют. Нет бы подождать, подуть. Не понимают — торопятся. А от горячего портится эмаль». Спина у девочки была гибкая, узкая, и узкими были бедра, затянутые в джинсы. «Может, поэтому они все теперь длинноногие — плоть в длину формируется по джинсам. Что они теперь по литературе-то изучают? Лермонтова? „Пускай она поплачет, ей ничего не значит…“» Последняя фраза привела Петрова в смятение своей болезненной несправедливостью, ему захотелось побежать, купить ребятам чего-нибудь сладкого или ветчины свежей, но денег у него не было.
Петров ткнул пальцем в буквы «М» и «Ж».
— Это у вас строго по нормативам?
— Не сомневайся, — сказал Кочегар. — Проверяй дальше.
На других дверях были прибиты таблички: «Помещение № 2» и «Помещение № 3».
Кочегар постучал в дверь с табличкой «Помещение № 2». Громко позвал:
— Емельян Анатольевич! Емельян Анатольевич! — И пояснил, ковыряя для убедительности у себя в ухе: — Глухой как пень. — Когда дверь открылась, сделал вид, что чешет висок.
— Да уж знаю, что вы меня дразните, — сказал высокий, наклоненный вперед, седой, виноватый мужчина. — Это от тишины. Здесь тишина такая, словно создатель еще не сотворил Еву.
И тут же, как бы самосотворясь, из-под его руки вынырнула женщина. В красных джинсах. В синей майке с белозубым певцом на груди. Туфли на высоком тонком каблуке у нее были желтые. Длинные пластмассовые бусы в несколько рядов — розовые. Лицом она была некрасивая, рыжеватая.
— У Люси душа прекрасная, — сказал наклоненный вперед Емельян Анатольевич.
Кочегар объяснил громко:
— Тоже жить негде. Шуриков родители в дом не пускают, Емельяна Анатольевича дети из дома выставили.
— Их раздражало, что я такая молодая, — сказала Люся. — Но еще больше, что я Емельяна люблю. Это их бесило.
Емельян Анатольевич поцеловал Люсю в маковку.
— Дети осудили меня, как они выразились, за антиобщественный вкус.
— Петров тягу у вас проверит! — прокричал Кочегар и подтолкнул Петрова вперед.
Петрову было стыдно; но он все же прошел в жилище Емельяна Анатольевича. Оно было обширно. Гораздо обширнее помещения № 1, где жили Шурики. Надувные матрацы, покрытые новенькими пледами, казались лодочками на черном озере.
Помещение № 2 уходило в темноту: пол, потолок и стены теряли в темноте свою соразмерность, они как бы вытягивались в тоннель — в трубу, из которой шел непрерывный зов, похожий на шум прибоя.
Петров потряс головой, ему показалось, что там, в призрачной дали, стоит еще один Кочегар и манит его. Петров еще энергичнее потряс головой, приподнялся на цыпочки и резко опустился на пятки — это ставит мозги на место. Поднес спичку к вытяжному шкафу. Огонь оторвался и улетел, красный, как лепесток мака.
Петров не удержался, спросил:
— Так и живете?
— Я же говорю вам, — улыбнулся Емельян Анатольевич. — У Люси душа золотая. Мы в театр ходим. В кино. Иногда в ресторан. До Люси я не жил, если сознаться.
— Всего вам хорошего, — сказал Петров. — Совет да любовь.
Когда Петров и Кочегар вышли в коридор, Кочегар обнял Петрова за плечи.
— Ну что, друг Петров?
Глядя на буквы «М» и «Ж», Петров спросил печально:
— Тут у вас все в ажуре?
— Как в аптеке. Жильцы аккуратные. Петров, она его и похоронит. Закроет его счастливые светлые очи.
— Как-то мрачно.
— Чего же тут мрачного? Как сказал поэт: и жить, и умирать нужно с ощущением счастья.
— Но какое же счастье жить в подвале?
— Может, ты в своей двухкомнатной квартире живешь счастливее?
Душа Петрова не чирикала — душа молчала. И страшно стало Петрову. Захотелось кефира, кухонного тепла, бумажных салфеток и мягкого хлеба с маслом.
— Где ты этого Емельяна нашел?
— А я его и не терял. Мы с ним брали город Моздок. Потом меня ранило. В Ленинграде встретились.
— Еще помещения есть? — спросил Петров.
Кочегар повернул его к двери с табличкой «Помещение № 3».
— Самое маленькое. Пока не занято. — Сказал и открыл дверь.
У стены стояли стол — столешница в конопушках, прожженных сигаретами, и скамейка, когда-то зеленая, но отструганная.
Кочегар и Петров сели.
На противоположной стене холмилась саванна. Широкогрудые быки стояли, опустив маленькие заостренные головы к рыжей земле. Вокруг них танцевали гибкие охотники с копьями. Движения охотников были легкими, ритм торжественным. В белесом небе кружили птицы.
— Охота. Потом праздник, — сказал Петров. — Красный цвет. Цвет праздника — цвет охоты. Самый древний цвет, приносящий радость.
— Помещение Сева занимал — одинокий художник. Тогда хорошо было: две молодые семьи и один разведенный холостяк. Когда холостяк рядом, семьи крепчают, сбиваются в кружок рогами наружу.
— Чего же он такой мотив написал? Фрески Тасили какие-то, — спросил Петров и поинтересовался дальнейшей судьбой художника.
— Сначала охота, как ты сказал, потом праздник, а потом — уход. Рампа Махаметдинова его доконала, горная баба-яга. Повадилась его жалеть. Ты, Петров, кюфта-бозбаш ел? А сулу-хингал? А дюшбара? Чулумбур апур? Нухулды чорба? Шуле мал ягы билен? Не едал. А Сева все это ел. С кислым молоком. Так что он отбыл… Жаль — занятный был хмырик.
