Одет в рабочую одежду лишь наполовину. Белая рубашка или чистый красивый свитер и синие рабочие брюки. Большую часть времени он не в гараже, разъезжает в большой американской машине. Машина старая, но едет бесшумно. Он привозит на ней то новый мотор, то какой-нибудь сложный инструмент для гаража. Когда он появляется, его сразу же окружают несколько механиков, ходят за ним, говорят с ним, спрашивают, советуются. А он все время как будто хочет отделаться от них, всегда усталый, наверно, занят чем-то другим, не имеющим отношения к гаражу. Но в конце концов круг возле него замыкается, и он стоит в центре, слушает и не слушает. Стоит терпеливо, только вроде как старается не касаться людей и чтобы они не касались его. Если говорит, то тихо, голова немного опущена, жует кусок своей бороды, словно стесняется чего-то. Даже на женщин не обращает внимания, а в гараж иногда приезжают очень красивые женщины на маленьких симпатичных машинах и чуть ли не полдня путаются у нас под ногами. У ребят, которые не сводят с них глаз, инструменты валятся из рук. Даже те, кто лежит под машинами, ухитряются смотреть на них. Эти тоже бегают за Адамом, пытаются говорить с ним, даже рассмешить, но его не так-то просто рассмешить. Он почти не смотрит на них. Нас, простых рабочих, он вообще не замечает, как будто мы воздух. Его не больно занимает вся эта работа в гараже. Но когда он здесь застревает, все начинает идти быстрее, и даже радио делают немного потише, хотя он ни разу ничего не сказал против арабской музыки. Он почти не дотрагивается до машин. Иногда, если возникает какая-нибудь трудность, его просят заглянуть в мотор или послушать, как он работает, или приносят ему разобранную часть, чтобы узнать, можно ли ее починить или надо заменить. И он смотрит, слушает, руки в карманах, не дотрагивается даже до самой маленькой отвертки. Потом совершенно уверенно, без капли сомнения, дает указания.
Но иногда он может целое утро простоять у токарного станка, обтачивая какую-нибудь деталь. Советуется с Хамидом, его он, вероятно, действительно уважает.
Счетами он не занимается. В контору заходит лишь тогда, когда там начинается спор и какой-нибудь клиент входит в раж из-за высокой цены. Он снова просматривает счет, но вообще-то упрям как осел, не уступит ни гроша. Я иногда подметаю контору в конце дня и слышу эти споры. Ему говорят — у тебя дороже, чем у всех тут, а он отвечает — ну что ж, пожалуйста, никто вас не заставляет. Или — может быть, вы хотите, чтобы я показал вам прейскурант? И улыбается, не то им, не то просто про себя.
Как-то раз, перед самым концом рабочего дня, когда я снова подметал весь гараж, я дошел до места, где он стоял и говорил с кем-то. Стою, молча жду, чтобы он подвинулся. Рабочие уже переодевались, мыли руки, гараж начал пустеть. Он стоял с кем-то и совсем не замечал, что я жду с метлой, чтобы он отошел. Он, конечно, не знал меня, хотя я уже больше месяца работал в его гараже.
Я выжидал, опершись о метлу, а он стоял посреди кучи мусора и слушал какого-то болтливого господина, который никак не унимался. День выдался суматошный, шел дождь, и я подметал гараж уже, наверно, раз пять. Все время пригоняли машины, которые не заводились, или побитые, попавшие в аварию на мокрой дороге. Конца не было видно. Но вот этот господин в костюме, который говорил о политике, расстался с ним, а он все стоял, задумавшись, не двигаясь с места. Я боялся сказать слово. Вдруг он заметил, как я стою в метре от него и жду со своей метлой.
— Чего ты хочешь?
Я смутился. Он испугал меня, обратившись ко мне так вот прямо.
— Чтобы вы подвинулись немного, мне нужно подмести тут, под вами.
Он улыбнулся и подвинулся, а я начал быстро подметать там, где он стоял, чтобы он мог вернуться, если ему так уж хочется стоять на том месте. А он смотрит на меня пристально, изучает меня, как будто я что-то необыкновенное. И вдруг спрашивает:
— Кто привел тебя сюда?
— Двоюродный брат, Хамид… — сразу ответил я, а сам дрожу и краснею, не знаю почему. Что он вообще может мне сделать? Подумаешь, платит мне гроши, да и все деньги идут прямо отцу. Да и, в сущности, не такой уж он страшный, только эта лохматая борода.
— Сколько тебе лет, мальчик? — И он туда же — «мальчик», черт его побери.
— Четырнадцать и еще почти три месяца.
— Что же ты, не хотел больше учиться?
А я испугался. Как это он сразу сообразил о школе. Стал бормотать что-то невразумительное.
— Я-то хотел, да вот папа…
Он собирался что-то сказать, но промолчал, продолжает смотреть на меня. А я начал осторожно двигать метлой и подметать вокруг него. Быстро собираю мусор и вдруг чувствую, что он слегка касается меня, кладет свою руку на мою голову.
— Как тебя зовут?
Я сказал ему. А голос мой дрожит. Ни разу ни один еврей не клал руку мне на голову. Я бы мог прочитать ему наизусть стихотворение, например «Ветка склонилась».[18] Так вот запросто. Если бы он попросил. Он прямо загипнотизировал меня. Но ему и в голову такое не могло прийти.
С тех пор он всегда улыбался мне, когда я попадался ему на глаза. А через неделю меня сняли с метлы и начали учить другой работе — подтягивать тормоза, это не так уж сложно. И я стал подтягивать им тормоза.
Дафи
Такая усталость. А что вы думаете? По ночам я не сплю. Может, и удается уснуть на часок под утро, но мама вытаскивает меня из кровати и, пока не увидит, что я сижу и пью кофе, не выходит из дома. Странно, что сначала усталость совсем не чувствуется, я даже не опаздываю в школу. На первом уроке голова у меня довольно ясная, тем более что и все еще полусонные, даже учителя. Перелом наступает всегда на третьем уроке, так около без четверти одиннадцать. Я начинаю чувствовать внутри какую-то пустоту от невыносимой усталости, сердце мое проваливается, а на душе становится так тяжело, словно я умираю.
В первое время я выходила из класса смочить лицо и немного подремать где-нибудь на скамейке. Возле уборной я присмотрела себе небольшую нишу и пробовала там подремать, но больно уж ненадежное место: Шварци в том углу все время патрулирует. (Черт возьми, что ему нужно около уборной для девочек?) Один раз он застукал меня там и начал свои нравоучения, а потом в два счета водворил меня обратно в класс. Я стала искать другое место, но ничего не нашла. Ведь школа не приспособлена для того, чтобы дать ученикам немного поспать. Мука смертная, а надо мне было всего каких-нибудь четверть часа, чтобы прийти в себя. В конце концов меня осенила замечательная идея — спать в классе во время урока, и я даже нашла подходящее для этого место. В четвертом ряду, почти в самом конце, есть колонна, поддерживающая потолок, она создает маленькое укрытие, особенно если придвинуть стол совсем близко к стене. Там можно спрятаться от учителя — ты будто находишься в классе и в то же время отсутствуешь.
