Шаше о разговоре с Джульеттой, о полуобгоревшей старухе Марго, которая восседает там, на веранде, близ безобразной герцогини, рядом с дамами и кавалерами далеких времен… Не хотел, потому что тогда разговор неизбежно привел бы к causa causalis[49] – к отношениям Шкуратовых и Шаро, к украденным письмам, etc.
Можно было бы рассказать только о Джульетте и ее мести – но у Шаши был богатый опыт находить начала там, где другие прятали концы.
В кухне Шаша была не одна – за столом напротив нее сидела Грушенька, которая была взволнована и не скрывала этого.
Грушенька при моем появлении замолчала, но Шаша сказала:
– От Ильи Борисовича у меня нет секретов, ты же знаешь. – Повернулась ко мне. – Грушенька хочет, чтобы мы отдали ей Бобиньку.
– Но он ведь, по сути, и так ваш, – сказал я, пристраиваясь за столом ближе к Шаше. – Вы двадцать четыре часа рядом с ним, заботитесь о нем, холите и лелеете. Или я чего-то не понимаю? Отдать в собственность? Но мы далековато ушли от тех времен, когда такое было законно…
– Не морочь ей голову, – без тени раздражения сказала Шаша. – Грушенька хотела бы забрать Роберта, увезти его к себе – у нее однушка в Бибирево – и жить с ним душа в душу, как муж и жена. Я правильно говорю?
Грушенька кивнула.
– Значит, речь идет о смене опекуна, – сказал я. – Значит, Александра Петровна должна отказаться от прав и обязанностей опекуна и передать их тебе?
– Вам же он всё равно чужой, – тихо проговорила Грушенька. – А мне он как родной.
– Помнишь, – сказала Шаша, – как-то я показывала смету расходов? Во что нам обходится содержание больного?
Грушенька кивнула.
– Ну, вы мне можете переводить средства на карточку, – сказала она. – А если не верите, как я их трачу, – приезжайте ко мне, своими глазами убедиться, что всё в порядке…
– Это немаленькие деньги, Грушенька, – сказала Шаша.
– Он же вам всё равно не нужен…
– Был бы не нужен – не стали бы и тратиться.
– Грушенька, – сказал я, – а с чего ты взяла, что он нам не нужен?
– Ну… – Она явно не хотела отвечать на вопрос. – Ну, он сам так думает…
– У него поражены голосовые связки, – сказала Шаша, – говорить ему трудно, а то, что он говорит, почти невозможно разобрать. И он рассказал тебе, что он думает?
– Говорю же, он мне как родной. Я ж за девять лет привыкла к его голосу, разбираю даже его мысли…
– Ага, – сказала Шаша. – Мысли.
– А что? Муж и жена понимают друг дружку с одного взгляда! И родители – детей… – Она встрепенулась. – Вас-то он любит, а вот Каната – нет. Говорит, Канат сделал его таким, каким он стал…
Мы переглянулись: похоже, Бобинька считает Конрада виноватым во всех своих бедах.
– Канат… – Шаша вздохнула. – А нас, значит, любит…
– Он всех любит, – сказала Грушенька, – а мне он как отец, муж, брат и сын… а я ему жена, мать и сестра… Он же добрый, доверчивый, вот через свою доверчивость и доброту и пострадал. Как Иисус Христос. А меня он, можно честно сказать, вообще от смерти спас. Я же какая была? Я была не просто шалава, а настоящая бэ. Вы не смотрите, что я такая сейчас, тогда я была как животное, настоящая зверюга – каждый день только и думала, где б мне мужика подхватить, и подхватывала, и радовалась каждой случке, как свинья немытая… и это было для меня важнее денег… мужик мог и не платить – лишь бы сделал дело… блудница безумная, вот кто я была… а он меня спас… – Грушенька приложила к глазам бумажную салфетку. – Он светится – и этим светом меня освещает, в душу проникает. Каждый день спрашивает, как я там, не соскучилась ли по блядству, а я говорю: «Нет»… Каждый день я его благодарю, ласкаю, а он меня ласкает. Мы с ним – одно тело, одна душа. Мы никому не причиняем зла. Он обижается – я прошу прощения. Он обижает – я снова прошу прощения. Никогда прежде не думала, что просить прощения, когда не виноват, так приятно. Аж душа светится. Он хочет меня наказать, но не может, и тогда я сама себя наказываю. Сниму с себя всё и бью себя плеткой, бью – как же хорошо, аж мороз по коже! До крови! А он меня жалеет, я ему подставлю спину в крови – и он мою спину лижет, лижет, пока кровь не остановится…
– Грушенька, – мягко сказала Шаша, – давай-ка я подумаю, ладно? Ты же понимаешь, что это непростое решение. Есть юридические сложности… – Посмотрела на меня, я кивнул. – Финансовые и другие. Денек-другой надо подумать. Как ты?
– Хорошо, – сказала Грушенька. – Я подожду. А насчет денег вы не беспокойтесь – все до копейки только на него уйдут…
Когда за ней закрылась дверь, Шаша перекрестилась – при мне такое было впервые.
– Как чёрта живьем увидела… слушай, Шрамм, а если она прочитает в его голове, что он ее разлюбил…
– Она его убьет, – сказал я. – А потом за три дня съест ложкой.
– Что-то у нас тут атмосфера сгущается…
– Я хорошо всё обдумал и решил позвонить Югу.
Шаша молчала.
– Я не хочу, чтобы ты отвечала за то, что сделал он… у нас будет ребенок, и я не могу допустить, чтобы ты…
– Звони, – перебила меня Шаша. – Что ты ему скажешь?
– Пока не знаю, – сказал я, набирая в телефоне номер Юга. – Да и неизвестно, где он сейчас – в Москве, Будапеште или Париже…
– А если не в Москве?
– Наверняка здесь у него есть человечек, который нам поможет.
– Слушаю, – сказал телефон голосом Юга Савы.
– Привет, это Шрамм. Ты в Москве?
– Да. Привет, Илья.
– Нужна помощь, Юг, дело очень важное и, как бы помягче выразиться…
– Деликатное, – подсказал Юг.
– И очень срочное. Мы на даче…
– Через час, от силы через два приеду. Сколько людей требуется?
– Предмет весом килограммов сорок нужно вынести и надежно спрятать.
– Понял. A bientôt.[50]
Я посмотрел на Шашу.
Но не успела она и слова вымолвить, как в кухню ворвалась Грушенька.
– Где он? – закричала она. – Пропал Бобинька! Пропал! Он у вас? У вас?
– Что значит пропал? – Шаша поднялась из-за стола. – Объясни!
– Я пришла, а его нету. Я весь флигель обыскала – нету. Я к соседке, а у нее полиция. Полиция могла его забрать?
– Да погоди ты! Он в коляске? Коляска на месте?
– И коляски нету…
Накинув куртку, я выбежал за
