выстрела, бросились к лесу. И лес ожил. Оказалось, что Дионисий и Фёдор не одни здесь. Поднимались навстречу бегущим девушкам деревенские парни, подхватывали их на руки и уносили в чащу.
Но Фёдор никого не замечал, кроме Катерины, следил лишь за ней. Вот она на бегу взяла свою одежду и побежала прямо на него. Фёдор воспринял это чудо с затаённым дыханием, боясь нечаянным движением испугать Катю. Но вот она рядом, и Фёдор встал навстречу. И она с лёту попала к нему в объятия, будто влилась в него, прошептала:
— Я ждала тебя, боярин, ведала, что приедешь!
— Лебёдушка, как ты меня утешила. — Фёдор взял Катерину на руки, стал неистово целовать её.
— Я твоя, неси куда хочешь.
И Фёдор побежал с Катериной на руках. Бежал легко, неведомо куда, роща расступилась перед ним, ничто не мешало бегу. Да и Катерина была невесомой. Он выбежал на просторную лесную поляну, посреди которой стоял могучий, развесистый дуб.
Под ним Фёдор и Катерина и нашли своё пристанище. Фёдор поставил её на ноги и с минуту любовался ею. А потом и он сбросил одежду, и они уплыли в Перуновы времена. Их окружил мир многовековой давности, волшебный и таинственный, принёсший им блаженство. И Фёдор на взлёте, на вершине этого блаженства готов был умереть, потому что позже ничего подобного может не быть! А тогда стоит ли беречь живота?
Но постепенно волшебство забвения улетучилось, Фёдор пришёл в себя и услышал шёпот Катерины:
— Как хорошо, что ты нашёл меня, любый-красный. Я ведь ждала тебя. И ты, поди, знал это.
— Знал, люба!
— И ещё десять лет мы будем вместе, повенчанные Перуновой ночью.
— Зачем десять? На всю жизнь!..
— И помни, я всегда буду там, куда ты придёшь за мной, любый. А Ксению свою береги. Не делай ей лукавое-злое.
— Ты знаешь мою Ксению?!
— Я всё ведаю про тебя. И наперёд знаю: будет у тебя сын Михаил. Да ты береги его.
— Что Михаил! Если ты видишь мою судьбу, скажи о ней.
— Не пытай. Ты узнаешь о ней через десять лет.
— Почему так долго ждать?
— Не спрашивай. — Катерина прижалась к Фёдору. «Там кончится моя власть над тобой, любый», — мелькнуло у неё.
Они полежали притихшие. А потом Фёдор спросил о том, что давно беспокоило:
— Любушка, а Сильвестр кто тебе?
— Да кто и ты, любый, Перунов суженый.
— Он лишит тебя живота, как узнает...
— Перуновы суженые — вольные птицы. И пока ты мой, он мне — за брата.
— Ишь, как просто! — И снова Фёдор потянулся к Катерине, снова ласкал её белое тело.
— Чем тебя одарить, люба?
— Мне наградой твоя любовь.
— Но я одарю тебя, свет мой. Ты откроешь лавку на Ордынке. Я так хочу, чтобы у тебя была лавка узорочья и паволок.
— Будь по-твоему, мой князь.
И снова они ушли в забвение.
Но время близилось к рассвету. Катерина знала, что Фёдора будут нонче искать в Москве. Вернулся из Углича Шуйский и будет держать перед Думой ответ. Она сказала:
— Тебе пора, любый.
Но у Фёдора не было сил расстаться с Катериной. Его жажда не утолилась.
— Ещё, ещё побудем!
— Прощай, любый, и мне пора. — Катерина встала, надела на себя белую рубаху.
Фёдор понял, что Катерины ему не удержать, стал торопливо облачаться, а в голове билась коварная мысль. Он понял, что теперь имеет право спросить Катерину о том, что волнует его многие лета. Он положил свои сильные руки Катерине на плечи и тихо сказал:
— Одарила ты меня, люба, всем, да одного желания не исполнила: скажи про Бориса-правителя. Что ждёт его в...
Катерина закрыла Фёдору рот своей ладонью.
— Не пытай, любый. — И строго заключила: — Нельзя тебе этого знать! Живота лишишься, коль узнаешь!
— Да полно, люба! Да я!..
— Оглянись, боярин! Не тебя ли ищет Дионисий, — пошутила Катерина.
Фёдор обернулся, глазами вправо зыркнул — поляна в белёсом тумане, и ничего не видно. И шагов не слышно. Повернулся к Катерине, а её и след простыл. Побежал в рощу, думал, что держит путь к кострищу, ан нет, лесу краю не видно. Заплутал, кругами стал бегать, словно заяц, взмок, умаялся, а остановиться не может. Молить стал, да не Бога, а Катерину, чтобы простила лукавое желание. Она и простила. Остановила его. Отдышался он, огляделся и видит, что рядом с возком стоит. Подошёл к нему, облокотился, решил Дионисия ждать. Да услышал богатырский храп, от которого и сам возок колыхался. Заглянул в возок: борода Дионисия торчит вверх. Не стал его будить Фёдор, опустился на землю близ возка и задумался о своей судьбе. Ещё о судьбе правителя. Понял, что Борису грядёт боголепие. Да подсказало ему сие то, что Катерина испугалась, когда он спросил про Годунова. «Может, и впрямь не испытывать судьбу, — решил боярин, — ждать, пока время выявит суть».
И, привалившись головой к берёзе, Фёдор задремал.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
СУД
Патриарх Иов вернулся в Москву на день раньше Василия Шуйского. Всё, что нужно было узнать патриарху, он узнал. И вся суть событий была ему ведома до последней извилины. Теперь имел он право судить именитый и простой преступный люд по всей справедливости суда Божьего.
В день возвращения он не показывался никому из царских сановников. И даже царю Фёдору и Борису Годунову. Не хотел.
Он знал, что Василий Шуйский и все, кто с ним, вернутся завтра, и счёл, что пусть тот первым докладывает царю, правителю, Думе, кому угодно угличскую сказку. А он, истец Божий, пока будет только надзирати. И остаток дня Иов провёл в молитвах, в общении с Богом.
А ранним утром другого дня Иов отправился в Патриаршие приказы, опрашивать своих дьяков о делах. Он питал надежду, что, пока был в поездке, пришли вести из Царьграда, пришла Соборная грамота, утверждающая патриаршество на Руси. Увы, Вселенский Собор словно забыл о существовании Российской православной церкви.
Все три Патриаршие приказа: Дворцовый, Казённый, Судный вели справу без сбоев. В Судном приказе Иов задержался дольше, чем в других. Сюда со всей России поступали жалобы, прелестные письма о прегрешениях попов и других священнослужителей против веры, о плохом исполнении церковной службы.
Подьячий Никодим, с редкой татарской бородкой, с глазами,
