и, нацелившись в меня, стал взводить и опускать курок, говоря: „Если не заплатишь, то застрелю“. Меня же, Марунину, вывели ночью в одной нижней рубашке босой на двор, закинули рубашку на голову, а Николай Дьячков угрожал убить меня, вставив револьвер мне в грудь. Всеми этими издевательствами руководил военный волостной комиссар Субботин, бывший стражник, секретарь волостного совета Богатырев, ранее служивший волостным писарем, истративший около 25 000 рублей денег. Теперь они записаны в комитет коммунистов—большевиков. В этих бесчинствах участвовал волостной комитет бедноты. Уездный совет обо все этом знал… За неграмотностью и по личной просьбе Палагиной и Маруниной расписался Тимофей Марунин»[394]. Проведенное по заданию губкома расследование показало, что пострадавшие лица – бедняки, а все указанные в заявлении факты действительно имели место.
Власть многое позволила комбедам, ведь на них была возложена функция продвижения пролетарской революции в деревню. Руководители большевистской партии усвоили уроки Великой Французской революции, не создавшей серьезной социальной опоры и похороненной крестьянской «Вандеей» в 1790—е годы. Неслучайно Ленин характеризовал комбеды как переходную ступень: на практике деятельность этих органов выходила далеко за рамки декретных предписаний: на первый план выходила политическая роль комбедов. Фактически они стали органами диктатуры пролетариата в деревне: комбеды занимались экспроприацией зажиточных собственников (классовых врагов), конфискацией средств производства, организацией коллективных сельскохозяйственных предприятий – артелей и коммун, мобилизацией крестьян в Красную Армию, «зачисткой» местных Советов от зажиточных элементов и формированием новых.
Революционная инициатива комбедов нередко перехлестывала через всякие пределы. Одним из подобных свидетельств являлась жалоба, поступившая Ленину от его земляков из Симбирской губернии. Крестьяне деревни Медяны Чимбелеевской волости Курмышского уезда в телеграмме Ленину от 8 февраля 1919 г. возмущались действиями комитета бедноты в своей родной деревне: комбед «произвольно ввел национализацию женщин, распоряжаясь судьбой молодых женщин деревни, отдавая их своим приятелям, не считаясь ни с согласием родителей, ни с требованием здравого смысла. Протестуя против грубого произвола комитета, настойчиво просим срочного распоряжения отмены действия комитета и привлечения виновных к революционной ответственности». Жалоба земляков не оставила Ленина равнодушным к описанному «обобществлению»: 10 февраля в адрес Симбирского губисполкома была направлена телеграмма Ленина с требованием скорейшей проверки жалобы крестьян деревни Медяны: «Немедленно проверьте строжайше, если подтвердится, арестуйте виновных, надо наказать мерзавцев сурово и быстро и оповестить все население. Телеграфируйте исполнение»[395]. «Человеческий материал», вдохновленный революционной ломкой, далеко не всегда соответствовал идеалам строителей нового общества.
VI Всероссийский Чрезвычайный съезд Советов, состоявшийся в ноябре 1918 г., возложил на комбеды организацию и непосредственное проведение перевыборов всех волостных и сельских Советов. В это же время Ленин заявил: «мы сольем комбеды с Советами, мы сделаем так, чтобы комбеды стали Советами»[396]. В ленинской трактовке это означало констатацию переломного момента в политической ситуации в деревне: организация и проведение перевыборов новых Советов под контролем комбедов позволили пролетарской власти трансформировать сельские Советы в «органы классового господства, органы пролетарской власти в деревне» – в декабре 1918 г. повсеместно появились, по словам Ленина, «правильно выбранные Советы»[397]. Новые сельские Советы могли служить передаточным звеном партийной воли. Комбеды, как «временные органы», выполнив возложенные на них политической функции, были уже не нужны.
Советская власть решительно повернула в сторону национализации земли, отказываясь от прежних вынужденных «уступок» и «эсеровских» законов о социализации земли. 14 февраля 1919 г. ВЦИК принял «Положение о социалистическом землеустройстве и о мерах перехода к социалистическому землевладению». Согласно статьи 1, «вся земля в пределах РСФСР, в чьем бы пользовании она ни состояла, считается единым государственным фондом», а из статьи 4 следовало, что в основу землеустройства должно быть положено стремление создать единое производственное хозяйство, «снабжающее Советскую Республику наибольшим количеством хозяйственных благ при меньшей затрате труда»[398]. Хотя на практике нельзя было сразу же осуществить задуманное, но подлинные цели в данном вопросе были определены. Процесс национализации земли законодательно оформил отношения государства с крестьянами не как с собственниками, а как с пользователями государственной земли, обязанными отдавать государству хлеб по твердым ценам (то есть установленным государством) в соответствии с государственной монополией государства на хлеб.
В августе 1918 г. в России, по данным, которыми оперировал Ленин, существовало около 15 млн крестьянских хозяйств: из них около 10 млн бедноты (около 67%), около 3 млн среднего крестьянства (20% крестьянства), не более 2 млн зажиточных (примерно 13%)[399]. В данном случае, вероятно, Ленин не учел динамики в структуре крестьянства, которая произошла в ходе революции – осереднячение деревни, соответственно сокращение доли как бедных, так и богатых крестьян. Приведенный уровень доли бедноты – 2/3 всего крестьянства (одновременно заниженная доля середняка) – могли служить для политической иллюстрации широты социальной опоры пролетариата в деревне (или многочисленности «полупролетариата»), но никак не статистическими показателями. Одновременно – оправданием ленинской политической тактики на конкретном этапе – в этот период «соглашения» с крестьянством (или «нейтрализации», по марксизму). Через полгода, в марте 1919 г. тактика поменялась на «союз» со средним крестьянством, с этого времени данная группа стала называться «многочисленным и сильным», «многомиллионным» слоем[400].
Из приведенных выше ленинских данных о структуре общества (в октябре 1919 г. оно состояло из 20% пролетариата, 75% мелкой буржуазии (в том числе: 30% – бедных крестьян, 30% – средних, 15% – богатых), 5% капиталистов) несложно вывести пропорции по трем группам внутри крестьянского населения: получится 40% бедноты, 40% среднего и 20% богатого крестьянства (соотношение 4:4:2)[401]. Отметим, что уже в декабре 1919 г. Ленин приводил следующие данные по России: на 50 млн населения приходилось 20 млн бедных крестьян (40% всего населения России), 15 млн средних крестьян (30%), 4 млн богатых крестьян (8%)[402]. Если подсчитать процентное соотношение внутри 39 млн крестьянства, получится следующее распределение: к бедным крестьянам относилось 51,3% крестьян, к средним – 38,5%, к богатым – 10,2%. В показателях с временной разницей в один месяц доля средних крестьян сократилась незначительно, доля бедноты увеличилась более чем на 11%, доля богатого крестьянства соответственно сократилась вдвое. Разночтения в приведенных показателях, конечно, могут быть объяснены ссылками на неточности в статистических подсчетах (статистики в условиях Гражданской войны не существовало), однако эти данные могут быть истолкованы как интерпретация определенной тенденции, соответствующей текущим политическим установкам. По оценкам советских статистиков, в 1920 г. соотношение групп крестьянства выглядело следующим образом: бедняки составляли 35—40%, середняки – 55—60%, кулаки – 3%[403]. К концу противоборства с белыми кулак стал явлением редким для деревни: часть ушла с белыми, другая была уничтожена. В условиях политики военного коммунизма бывшие зажиточные крестьяне потеряли значительную долю собственности и материального состояния.
Критерий для определения кулака разработан не был[404]. Образ деревенской «буржуазии» может быть представлен следующим образом: относительно немногочисленная группа[405], относительно состоятельные (для России) крестьяне, имевшие больше земли и средств производства, время от времени (в основном в период полевого сезона) нанимавшие одного или несколько батраков, среди которых могли быть, например, нуждающиеся родственники или соседи. Форма расчетов за работу могла быть различной, в том числе натуральной в различных видах. Наниматель мог, к примеру, вспахать землю безлошадному односельчанину. Крепкий хозяин, как правило, имел особый авторитет в крестьянском сообществе, был знающим и разбирающимся во многих вопросах. В условиях укрепления общинных отношений в крестьянском сообществе в послереволюционные годы былое влияние кулака на сельское общество отошло в область преданий.
Определение Ленина сводилось к формулировке: кулак – тот, кто живет чужим трудом, грабит чужой труд и использует в своих интересах условия нужды. Средний же крестьянин – тот, кто не эксплуатирует и сам не подвергается эксплуатации, живет мелким хозяйством, своим трудом. Таким образом, отличие заключалось в вопросе об эксплуатации чужого труда[406]. Провести разграничение по данному критерию на практике далеко не всегда реально, учитывая особенности крестьянского хозяйствования в России. Отношения, возникавшие внутри крестьянского сообщества, в большей степени характеризовали тип отношений экономической зависимости, нежели эксплуатации. Например, нуждающийся крестьянин, получив у более
