После еще двух поворотов Гусев начал думать, что пронесло, но Хомяк замер, напряженно вслушиваясь.
— Впереди кто-то есть.
— И что делать?
— Попробуем на уровень выше залезть, — сказал Хомяк. — Сколько там до конца?
— Меньше часа.
Хомяк кивнул.
Они развернулись, дотопали до предыдущей развилки, и на этот раз Хомяк выбрал другое направление. Теперь они уже не шагали по туннелю, а практически ползли на четвереньках по какой-то трубе. Хорошо хоть, что воды в ней не было.
Метров через двести обнаружилась ржавая металлическая лестница, ведущая наверх. Хомяк залез по ней первым, махнул Гусеву рукой, дескать, поднимайся, тут все нормально, но едва Гусев шагнул на первую ступеньку, как тело диггера упало на него сверху и сбило с ног. Падая, он приложился затылком о пол, в глазах потемнело, сверху на нем лежали шестьдесят килограммов чужого веса, и на лицо стекала какая-то теплая жидкость.
Глава семнадцатая
Хомяк был мертв.
На лбу у него появилась маленькое черное отверстие, из которого на лицо Гусева капала кровь. От этой несправедливости Гусеву хотелось выть, но выть сейчас было не время. Где-то наверху затаился очередной убийца.
Самого выстрела Гусев не слышал, очевидно, охотник использовал оружие с глушителем. Но откуда он вообще тут взялся?
Гусев выбрался из-под трупа диггера и отполз подальше от лестницы. Подниматься наверх сейчас было самоубийством, в туннелях этого уровня бродило еще несколько охотников… Похоже, тупик.
Таймер показывал, что до конца охоты осталось тридцать пять минут, и тянулись эти минуты очень медленно.
Сверху, как ни странно, никто спуститься даже не пробовал, зато Гусев услышал звуки в туннеле, по которому они с Хомяком сами сюда заявились. Прикинув диаметр трубы, Гусев решил, что промахнуться будет трудно, и, поскольку терять ему было уже нечего, открыл огонь первым. Из трубы донеслись крики, затем сдавленные стоны, и Гусев продолжал стрелять, пока сухой щелчок не известил его о том, что пора менять обойму.
Снарядив пистолет, Гусев обратился в слух.
В трубе уже никто не стонал.
Стрелок на верхнем уровне по-прежнему никак себя не проявлял.
Когда таймер отсчитал последние минуты, Гусев особого облегчения не испытал. Он перегорел, ему все надоело, он устал, ему хотелось только выбраться из чертовых подземелий и напиться.
Выждав для приличия еще минут десять, Гусев нацепил на себя налобный фонарь, снятый с тела диггера, включил свет и полез наверх. Там, недалеко от люка, обнаружились еще два трупа. Оба охотника были застрелены в голову, точь-в-точь, как и Хомяк. Оружие при них было весьма солидное, но без глушителей.
Гусев разжился еще одним смартфоном — в присланном Максом уже начинала садиться батарея — и продолжил путь.
Выбраться из нижней Москвы оказалось не так уж просто. Гусев слонялся по каким-то туннелям, преодолевал вброд подземные потоки, карабкался по ржавым лестницам, протискивался в совсем уж узкие проходы, и так продолжалось несколько часов, пока земля не начала трястись от вибраций, и он не услышал далекий гул.
Двигаясь на шум, издаваемый подземными поездами, Гусев добрел до железной двери, запертой на замок. Держа в уме возможность рикошета, Гусев отошел подальше, присел и всадил в замок несколько пуль. Дверь открылась, пропуская Гусева в туннель метро.
Телефон снова начал ловить сеть.
Гусев уселся рядом с дверью, открыл сайт Черной Лотереи и обомлел.
Таймер на сайте все еще работал и показывал сорок три часа до конца игры. Из десяти фамилий активной осталась только его собственная, и напротив нее все еще стоял статус «в игре». Восемь игроков выбыли, еще один значился победителем.
Но не Гусев.
Судя по таймеру, в положенное время он не обнулился, а просто вышел на новый круг. Это было нечестно, несправедливо и совершенно неожиданно.
Гусев вытащил из пачки предпоследнюю сигарету, затянулся и уставился в потолок. По туннелю промчался поезд, и, судя по тому, что он уже начинал тормозить, до ближайшей станции было совсем недалеко.
Идти никуда не хотелось. Гусев прекрасно понимал, что выжил в первые двое суток благодаря везению и помощи людей, которые, в общем-то, могли бы ему и помогать. Следующие сорок с лишним часов ему уже не продержаться, да и нет никакой гарантии, что на этом все кончится. Таймер уже один раз запустили на второй круг, кто сказал, что его не могут запустить и на третий, и так до тех пор, пока Гусев не покинет этот мир?
В голову полезла Хомяковская теория заговора. Может быть, парень был действительно прав, может быть, люди в этот список не просто так попадают…
Ну и ладно.
Вставив паспорт в очередной трофейный телефон, Гусев вышел в сеть и оставил на своей страничке очередное сообщение.
«Похоже, что о пиве и бабах мы с вами так и не поговорим.
Черт с вами, ребята.
Я сыграл в эту игру по правилам, и вроде бы даже выиграл, но правила внезапно изменились.
Не знаю, что к этому привело, но не удивлюсь, если это было какое-нибудь дурацкое СМС-голосование.
Я устал и больше не буду играть.
Ждите меня через час на Красной площади. Я приду один, без прикрытия, и отстреливаться не буду. Кто хочет заработать свои двадцать тысяч — добро пожаловать.
Такие дела.»
Добраться до станции в промежутке между поездами ему не удалось. Услышав приближение состава, Гусев метнулся в техническую нишу и прижался к стене. Когда мимо пролетали десятки тонн металла с тоннами пассажиров внутри, ему захотелось сделать шаг вперед и закончить всю эту бодягу прямо сейчас, но он не стал этого делать.
Обещания надо держать.
Люди на станции от него шарахались, но не потому, что он был объектом охоты, а потому что выглядел, как самый натуральный бомж, и пахло от него соответственно.
Он сел в поезд и вышел в центре. Трижды звонил Макс, но Гусев перевел телефон в бесшумный режим и трубку не брал. Потом были два звонка с незнакомых номеров, на них Гусев тоже решил не отвечать. Его любопытство умерло где-то там, в канализационных туннелях.
Народ на станции толпился, как в час пик. Гусев выбрал нужное направление и позволил людским массам себя увлечь. Они и вынесли его на поверхность, но не оставили в покое и там. Люди тоже шли на Красную площадь.
Видимо, они хотели зрелищ.
Очень скоро Гусева узнали, и вокруг него образовалось пустое пространство около двух метров в диаметре. Гусев брел внутри этой зоны отчуждения и без особого интереса размышлял, почему он до сих пор жив и никто не пытается его грохнуть. Неужели на все это количество зрителей так ни одного охотника не нашлось?
Так, закурив свою последнюю сигарету и греясь в столь редких для этого времени года лучах Солнца, он и двигался по Никольской улице в сторону Кремля, наслаждаясь своей последней прогулкой.
Внутри него поселилось безразличие. Ему было неинтересно, как он попал в список, ему было откровенно наплевать, кто и зачем пытался его клонировать, ему было по барабану, кто закончил его предыдущую жизнь и кому он обязан своими нынешними приключениями. Он просто переставлял ноги одну за другой и шел по направлении к площади, где его уже наверняка ждали охочие до денег и азарта парни с оружием, выплескивающие свою внутреннюю агрессию на вполне законных основаниях.
На площади его, конечно же, ждали, но совсем не те, о ком он думал. Охотников перед Кремлем не было, да и не могло быть. Там вообще никого не было, даже туристов, потому что все подходы к Красной площади были перекрыты ОМОНом.
Похоже, что в руководстве МВД существовала какая-то негласная инструкция — в любой непонятной ситуации надо перекрывать доступ к Кремлю, и ОМОН эту инструкцию блестяще выполнил. Добры молодцы в бронежилетах, шлемах с плестиглассовыми забралами, усиленных перчатках, вооруженные дубинками, с большими щитами в руках, стояли аж в три ряда, а за ними виделась еще одна линия.
Идущая вместе с Гусевым толпа остановилась в нескольких метрах от внешней линии заграждения, а Гусев продолжал идти. Его пропускали, смыкая ряды, едва он проходил мимо, и вот из середины запрудившей улицу колонны он добрался до ее начала. Что делать дальше, он не представлял.
Безразличные лица омоновцев, в своем снаряжении действительно похожих на космонавтов, с деланным безразличием смотрели и на него, и на тысячи людей за ним. А потом Гусев присмотрелся, и начал различать на их лицах эмоции. Там было любопытство. И возбуждение. И еще — беспокойство.
Омоновцев тоже можно было понять.
На их глазах творилось немыслимое — впервые за последние годы, за множество последних лет, народ вышел на улицы не для того, чтобы по этим улицам прогуляться. Настроения толпы омоновцы уловить не могли, но им было тревожно.
