Сквозь распахнутые высокие дубовые двери столовой Ася наблюдала все то же неслышное скольжение горничной. Теперь эта труженица натирала зеркала – ловко водя фланелью по гладкой поверхности.
Ася наблюдала движения горничной, чтобы не видеть самодовольного взгляда Юдаева.
Речь за обедом шла о войне. Ася постаралась вслушаться в то, что говорят, но, увы, мысли ее метались и спешили, убегая далеко от предмета разговора.
– Я всегда – за короткую победоносную войну. Она укрепляет дух армии. Но кампания явно затянулась, – рассуждал полковник, внимательно осматривая кушанье тарелки. – Я не понимаю одного, почему я теперь должен лишиться хорошего повара из-за того, что его призвали и отправили во Францию?
Ел он обстоятельно, неторопливо, с аппетитом, изредка вытирая аккуратно подстриженные усики льняной салфеткой.
– Мой блестящий повар, выписанный из Петербурга, теперь варит кашу в окопах для солдат, а я, отставной полковник, должен довольствоваться стряпней полуграмотной кухарки.
– Не преувеличивай, дорогой. Матрена неплохо научилась готовить судака в шампиньонах. Отведайте, господа.
Хозяйка почти ничего не ела, была очень оживлена и то и дело обращалась в разговоре то к доктору, сидящему против нее, то к приказчику.
Приказчик войной был недоволен, поскольку мобилизовали самых молодых и крепких мужиков.
– Кто работать будет? – вопрошал он главным образом доктора. – С кем урожай собирать прикажете-с? С бабами, извиняюсь?
Ел приказчик много и неразборчиво, не заостряя внимания на изысканности блюд. Его манеры показались Асе отталкивающими, но хозяева словно не замечали ничего особенного в том, что приказчик говорит, не до конца прожевав, громко и шумно пьет воду из фужера, а прозрачное как слеза сухое вино залпом отправляет в рот, словно это водка. Она же давно убедилась – в том, как человек ест, видна его сущность.
Она уже догадалась – не гость он. Бужениново – то самое место, о котором он пытался намекнуть ей тогда, на Валу. Увы, она должна была смириться – Юдаев теперь управляющий Остенмайеров.
И отныне она обречена на пытку ежедневно созерцать вблизи этого отвратительного для нее человека. Фрау Марта знала, и Юдаев знал! Как это жестоко!
Ирина Николаевна с сочувствием отнеслась к словам приказчика.
– Вот у нашей кухарки Матрены муж – отставной, – сказала она. – Так и отставных призывают зачем-то! У нее, у бедной, руки опускаются. Деток четверо, а мужа забрали воевать! Будто уж кроме-то и некому! Я так ей и сказала: жаловаться надо. Это форменное безобразие. У государя у самого дети. Ну пусть бы шел воевать от них тогда уж! Но ведь своих-то жалко. А у мужиков будто не дети!
– А вот это вы, милая Ирина Николаевна, зря, – вмешался доктор. Ел он осторожно, осматривая каждый кусочек, словно ожидал увидеть в тарелке что-то несъедобное. – Разговаривать с мужиками о таких вещах никак нельзя.
– Это точно! – поддержал приказчик. – Вы их сегодня пожалели, они вам завтра на шею сядут.
– Пусть попробуют, – усмехнулся хозяин.
– Отчего же, Дмитрий Ильич? – возразила хозяйка. – Мужики заботу чувствуют. Я ко всем с участием отношусь. А как же иначе? Ведь мы живем среди них.
– Это лишь говорит о вашей душевной чуткости, Ирина Николаевна, голубушка, – подал голос доктор, и Асе послышалась в его тоне некоторая насмешливость. – Но однако же необходимо помнить, что у них совсем другая психология. Как волка ни корми, он все в лес смотрит.
– Правда ваша, Дмитрий Ильич! – поддержал приказчик. – Ему палец в рот, он и откусит.
На последнее замечание хозяин отреагировал усмешкой.
– Кстати, о волках, – оживился он. – Вы, Степан Митрофанович, не слышали, в Соколене нынче зайца много?
Разговор перешел на охоту.
Ася догадалась, что разговоры взрослых злят Лизу. Девочка катала по тарелке спаржу. Сжав в ниточку губы, переводила колючий взгляд с доктора на управляющего. Заметив, что гувернантка наблюдает за ней, отложила вилку и откровенно уставилась на ту. Раздражение бурлило в девочке, готовое вырваться наружу в форме какой-нибудь дикой выходки.
Ася не подала виду, что подобное поведение может смутить ее – спокойно расправилась со спаржей, попробовала жаркое. Кухарке Остенмайеров далеко до отца. Сухари для панировки он готовил сам и умел соблюдать ту меру, которая была необходима. Крошки получались одна к одной. Кухарка же переусерд-ствовала, разбив сухари до состояния муки, и эффект хрустящей корочки исчез.
– Вкусно? – язвительно поинтересовалась Лиза, но так, чтобы слышала одна Ася. В ее вопросе можно было прочесть все: мол, наголодалась, отъедаться сюда пришла? Как, мол, вам наши разносолы после щей да каши?
Подумав, Ася кивнула и, промокнув рот салфеткой, добавила:
– На мой взгляд, мясо можно было чуть дольше подержать в вине. Тогда вкус был бы более совершенен.
Девочка с трудом проглотила ответ гувернантки и заскучала.
После обеда отправились на прогулку. Гуляли по берегу реки – здесь было чуть прохладнее. Летний зной не располагал к разговорам, но Ася сочла нужным спросить:
– Лиза, не могли бы вы посвятить меня в причины вашего поведения за столом?
– Нормальное поведение. Вам что-то не понравилось?
– Мне показалось, вы едва выдерживаете церемонию обеда. У вас плохой аппетит?
– У меня нормальный аппетит! Нормальный! Просто… просто мне невыносимы эти разговоры о войне, мужиках и охоте! Каждый день одно и то же! Это вся наша жизнь! Папа делает вид, что самое приятное – подстерегать с ружьем несчастных зверей, мама всерьез считает, что разбирается в политике и вправе осуждать… кого! Самого государя! Неужели она не видит, что это смешно?! Смешно же, вы не находите?
– Не нахожу. И считаю, дети не вправе осуждать родителей.
– Какая же вы скучная! – в том же истеричном тоне вскричала Лиза. – Это невыносимо, понимаете вы, невыносимо!
Лиза сорвалась и помчалась, бросив зонтик в траву. Пожалуйте управиться с истеричной особой, которой к тому же тринадцать лет! Ася слишком хорошо помнила свои тринадцать, которые ноющей душевной болью отзывались до сих пор. Она подняла зонтик и неторопливо направилась на поиски воспитанницы. Та стояла у пруда и смотрела на лебедей.
Крупная белая птица, изящно изгибая шею, что-то поправляла у себя под крылом. Девочка отвернула лицо в сторону, но по вздрагивающему, порозовевшему кончику носа легко было догадаться, что без слез не обошлось.
– Все пройдет, Лиза, – спокойно сказала Ася, отдавая девочке зонтик. – Поверьте мне, я знаю, что говорю.
