Одним из излюбленных народных лакомств были и остаются крендели. В Россию впервые крендель привез Петр Первый из Выборга, для чего ему пришлось осадить и взять город штурмом. Начиная с середины девятнадцатого века, у нас пекут самые разнообразные крендели — большие и маленькие, соленые и сладкие, с маком и орехами, с тмином и сыром. Не стану вас утомлять рассказами о них, но обращу внимание на странную, на первый взгляд, фотографию маленького кренделька, висящую в самом углу зала. Половина его изображения закрыта точно серой вуалью. Это тот самый кренделек, которым несколько лет назад подавился Джордж Буш-младший. И серая вуаль, как вы сами понимаете, вовсе не дефект фотографии. Не пришло еще время открывать ее всю.
* * *
Есть в Москве Сверчков переулок. Назван он так потому, что с екатерининских еще времен торговали здесь певчими сверчками, привезенными с Дальнего Востока — из Китая, Вьетнама и даже Сиамского королевства. Полюбились песни сверчков и вельможам, и купцам, и простому народу. Конечно, народ слушал своих, запечных, и этим был доволен, а вот вельможи выписывали себе тысячных заморских солистов. Выделывали они такие рулады, что особенно чувствительные дамы и девицы не выдерживали — пускали слезу, иногда и две. Одна беда — уж больно здоровы и страшны были сверчки на вид. Даже золоченые клетки не придавали им авантажности. Тогда придумали шить им крошечные камзольчики и башмачки с серебряными пряжками на все шесть ног. Нашли какого-то еврея-портного, который не только обшил их с головы до ног, но и смастерил им крошечные скрипочки. У князя Потемкина-Таврического был сверчковый квинтет, который играл и пел из Гайдна, Моцарта и Генделя. Бывало, их сиятельство наприглашает к себе гостей и давай их потчевать сверчковой музыкой. Как заиграют они «Маленькую ночную серенаду», как начнут подпевать своим скрипочкам — так у графа Румянцева-Задунайского чуть не апоплексический удар делается. В пику потемкинскому, Румянцев решил устроить свой сверчковый оркестр, но не на западный манер, а на наш, русский. Немедля послали за евреем-портным, и тот графским сверчкам сшил кумачовые косоворотки, стачал смазные сапожки из телячьей кожи самой тонкой выделки да смастерил такие звонкие балалаечки, что в момент, когда заиграли они русскую народную песню «Прощай радость, жизнь моя…», особенно чувствительные дамы и девицы не только пустили слезу, но и заплакали в три, а некоторые и в четыре ручья…
Оставим, однако, сверчков. Не за ними мы пришли в этот переулок. А пришли мы в один из уютных домов, оштукатуренных на классический манер. Такие стали строить в Москве как раз после войны с французами. В нем находится музей часов с кукушкой, который и является предметом нашего интереса.
История часов с кукушками берет начало в средневековье, в немецком Шварцвальде. Именно там появились первые, еще несовершенные часы подобного рода. Как известно, немец — существо настолько точное и аккуратное, что без часов и весов своей жизни не мыслит. Ну с весами-то просто — их издревле немецкие крестьяне делали из подручных материалов. С часами дело обстояло сложнее, поскольку в то время часовые механизмы были по карману только очень богатым людям. Кто был тот первый находчивый Михаэль или Отто, прибивший к стене дома деревянный кружок с цифрами и двумя гвоздиками-стрелками — нам неизвестно. Понятное дело, что приходилось как минимум раз в час передвигать стрелки этих, с позволения сказать, «часов», но такие мелочи никого не смущали — ведь появилась возможность назначать встречи к определенному часу, вставать не с петухами, а точно в пять утра (ночью стрелки также неукоснительно передвигались младшими детьми по очереди) и производить другие простейшие арифметические операции с временем. Летом крестьянин и его семья дома не сидели, а потому часы выносили во двор и прибивали к какому-нибудь дереву. Имя первого Германа или Фридриха, случайно прибившего кружок с часами аккурат под дуплом, в котором жила кукушка, история не сохранила. Все остальное было делом немецкой техники. Стали дрессировать кукушек и уже добились того, что они не только куковали при переводе стрелок, но и сами, за горсть зерен, научились их лапками подтягивать к нужной цифре… но тут подешевели механические часы.
Когда в конце восемнадцатого века часы с кукушкой добрались до России — были они уже с механическими птичками внутри. Наши купцы, торгуясь и сбивая цену на немецкую диковину, покупали часы без кукушек, полагая, что при продаже в России они этих птичек наловят даром и насажают в домики за дверцами хоть по две, однако все оказалось не так просто. Пойманные кукушки клевали от тоски циферблат, засоряли насмерть пометом часовой механизм и вообще норовили улететь.
К сожалению, тех, самых первых, привезенных в Россию часов без кукушек, не сохранилось. Открывают экспозицию часы, бывшие в приданом принцессы Гессен-Дармштадтской, первой жены тогда еще цесаревича Павла Петровича. Зная любовь Павла к солдатикам и всему, что с ними связано, немецкие мастера устроили так, что из домика часов, сделанного в виде полосатой караульной будки, каждый час выскакивала вовсе не кукушка, а прусский пехотинец в полной амуниции и парике с буклями и косичкой. Как только часы начинали бить, солдат делал своим игрушечным ружьем «на караул». Мало того, в полдень и в полночь из будки выходили еще два солдата и унтер-офицер с толстыми усами. Все четверо с изумительной четкостью, точно заведенные, метали артикул по флигельману[6]. Павел был настолько заворожен часами, что первую брачную ночь вставал с постели каждый час, чтобы полюбоваться их работой. Принцесса же… но про это мы рассказывать не станем, поскольку подробности такого характера никакого касательства к истории часов с кукушками не имеют.
После смерти императора от внезапного апоплексического удара табакеркой в висок, часы вместе с престолом по наследству перешли к старшему сыну. Александр был не охотник до разных механизмов, хоть бы и с солдатиками. Лежали часы в какой-то дворцовой кладовой, а потом и вовсе пропали. В музей принес их в самом конце прошлого века богатый неизвестный человек, купивший уникум на заграничном аукционе антиквариата. Администрация музея хотела узнать хоть имя этого человека, чтобы повесить под часами благодарственную табличку… но, нет. Как ни просили его, как ни уговаривали — не открылся. Хочу, говорит, остаться неизвестным и богатым. Должно быть, и остался.
Неподалеку от царских, в простенке между окнами висят часы из коллекции воронежского купца первой гильдии Поцелуева. Никаких военных в них не было, а даже наоборот — в назначенное время из окошка появлялись три грации, облаченные в греческие туники. Что ни час, то принимали они разные позы, а в вечерние часы и ближе к ночным даже рискованные. В полночь же грации скидывали туники и… зря вы, между прочим, усмехаетесь — все это совершеннейшая правда. Немецкие часовщики достигли в своем деле неимоверных высот. В специальной литературе описан случай снесения механической кукушкой яйца. Мало того, она еще ухитрилась подбросить его близстоящему будильнику.
— А что же наши Кулибины? — спросите вы. Неужто не было ни одного умельца, попытавшегося, если не превзойти, то хотя бы сравняться в мастерстве с заграничными мастерами? Как не быть — были. В музее представлены два образца русской работы. Часы, изготовленные Селифаном Михеевым, крестьянином Богородского уезда Московской губернии, представляют собой немецкие, в которых место кукушки занимает пустая рюмка зеленого стекла. Стоит ли говорить о том, с какой целью показывалась она из окошка ежечасно…
Что же касается вторых часов, в своем роде уникальных, то о них стоит рассказать подробно. Заказаны они были в подарок великому русскому баснописцу Крылову почитателями его таланта ко дню рождения Эзопа. Делал их тульский мастер Николай Семенов Лесков или Левшов — гравировка за почти две сотни лет поистерлась, и прочитать с уверенностью фамилию не представляется возможным. Часы вовсе не настенные, как можно было бы думать, а карманные, серебряные, со сложнейшим четвертьчасовым репетиром, гравированные сценами из крыловских басен. Самое, однако, удивительное не в гравировке, а в механизме. В том самом месте, где должна быть на циферблате цифра три, вырезано квадратное окошечко размером с половину ногтя мизинца. Стоит нажать кнопку сбоку часов и в это самое окошечко одновременно с музыкальным перезвоном вылезает до половины своего туловища механический муравей величиной с булавочную головку и пищит «Ты все пела? Это дело…» таким тонким голосом, который не во всякий микроскоп и услышишь. Увы, этот шедевр часового искусства недолго послужил Ивану Андреевичу. Как-то раз, обедая, Крылов залил часы щами. Обратились к мастеру, чтобы тот взял часы в ремонт, а того уж и на свете нет — помер в одночасье от жестокой горячки, то ли простудной, то ли белой. Уже в советское время, когда часы были переданы наследниками баснописца в музей, была предпринята попытка их реставрировать. Удалось даже заставить муравья вылезать из окошечка, но читать басню он так и не стал — нес какую-то ахинею, состоящую из отдельных слов и междометий, частью даже неприличных. К счастью, ее никто не мог расслышать, поскольку специальный микроскоп, прилагавшийся к часам, был утерян еще в конце девятнадцатого века.
