— Да. Курите, Иван Павлович.
— Спасибо, Михаил Тихонович. Я давно хотел спросить… Вы серьезно рисковали, вводя нас троих в Центр. Мы же были пришельцами, так сказать… Почему вы пошли на это? Где гарантии, что мы не резиденты?
— Полные гарантии дает только английский банк, — усмехнулся Зернов. — Насчет вас и профессора все ясно. Многие видели, как вы перестали быть пришельцами. Алеша Соколов даже запомнил, что вы поправляли галстук, а профессора пропустили вне очереди. С Дмитрием Алексеевичем — сложнее…
Ганин насторожил уши.
— Вот он является. Утверждает, что «был пришельцами», и дает ценнейшие показания. Подозрительно? С одной стороны — очень. Фабриковать показания умеет любой разведчик… И первой моею мыслью было: резидент явился сам. Разыгрывает заурядный гамбит — жертвует пешку, чтобы схапать ферзя. Однако вот анализ последовавших фактов. До Благоволина никто и словом не обмолвился о шестизарядном «посреднике», а он дал точные размеры и рассказал, как им пользоваться. Зачем бы это? А? Причем показания его были истинными. Теперь это подтвердили ребятишки, Степа и Алеша, но еще четырнадцатого вечером был найден платок, в котором свидетельница Абрамова держала «посредник». Платок сохранил форму содержимого — ту форму, о которой говорил Благоволин. Узнав о платке, я решил — Благоволину верю. А потом подумал: ведь он не мог предусмотреть болезни обоих мальчиков… Преподносил нам то, что мы и от них могли узнать. Интересно, что позже это подтвердилось. Пароль «здесь красивая местность» мальчики слышали не раз. «Посредником» Степан освободил Портнова. Вот кончим дело, подарю им именные часы… Ну ладно. Когда Благоволин сюда летел, я думал: выслушаю его, а потом запру. Для спокойствия. А он возьми да засни на совещании… Помните? Ну, думаю, фрукт… Либо сверхъестественная выдержка, либо уверен в своей правде. После совещания пригласил его к себе в машину — оттягивал решение. Тогда он и пошел козырем. Сказал, что сам хотел побеседовать со мною наедине. Об одноместных «посредниках», пальчиковых, которыми должны быть снабжены резиденты. Ну, тот рисунок, что с пятнадцатого стали рассылать…
— Так это он показал? — поразился Ганин.
— Кто же еще, Иван Павлович? Не предупреди он нас, пришельцы смеялись бы над нашими обысками. А сейчас они, как видите, и близко не подходят. Остерегаются рентгеновской проверки.
— Или не хотят мешать Благоволину действовать…
— Семнадцатого мая, — сказал Зернов, — полковник имярек — прошу извинить, фамилию его не назову — отлучился со службы в поликлинику. Лечить зубы. Явившись в часть, доложил, что по дороге терял память. Очнулся у кабинета врача. Вам ясно, Иван Павлович? Они его взяли, узнали о рентгене и освободили.
— О рентгене было известно только нашим сотрудникам, Михаил Тихонович, по списку.
— Ну — ну, — сказал Зернов. — Будочки — то мы понаставили у вахт. И в них жужжит. А полковник имярек пятнадцатого числа делал рентген и, жужжание услыхав, сопоставил факты. Нынче все грамотные, Иван Павлович… Резиденты ходят вокруг и ждут своего часа.
— Боюсь, дождутся, — вырвалось у Ганина.
— Я тоже боюсь, — просто ответил начальник Центра. — Две — три недели, и они отыщут, куда просочиться, если мы их не опередим… Между нами, очень обещающий план разработал тот же Благоволин. Ну, спасибо, Иван Павлович.
— Разрешите идти?
— Пожалуйста. Проследите, чтобы мне представили приметы гражданина, с которым соприкасался Дмитрий Алексеевич.
«Э — ге — ге! Доверяй, но проверяй!» — подумал полковник и мгновенно распорядился насчет примет. Листочек подали Зернову, и тут же оперативная группа приступила к розыскам, по гражданина шестидесяти лет, с седыми усами, крупным прямым носом, светло — голубыми глазами, роста среднего, одетого в чесучовый костюм, соломенную шляпу и сандалии довоенной конструкции, найти не удалось. Видимо, он жил в другом районе и заехал по пути на вокзал в центральный магазин «Диета» (судя по продуктам, замеченным в его кошелке). На вокзале похожего человека видел оперативный сотрудник. Заприметил его по сандалиям — такого фасона, которые сейчас шьются только для детей. С круглым глубоким вырезом на подъеме, перекладиной и жестяными пряжками. «Учитель» сел в дальнюю электричку, прорезающую насквозь Н — скую область, да еще, как нарочно, со всеми остановками. В какой из бесчисленных городов и поселков области он уехал? По делу ли его разыскивали люди Зернова? Довольно долго этого не знал никто, кроме двух человек, о которых речь будет впереди.
Часть первая. ПЛАНЕТА
Дача
Севка бежал в темноте между теплыми стволами сосен. Поселок спал, погасли огни, только дорожка белела под ногами. Она была земляная, но твердая, как бетон. Из нее выступали отполированные подошвами корни мачтовых сосен. Севка, не глядя под ноги, перепрыгивал корни. Он спешил, но старался дышать ровно. Пробегая мимо дачи режиссера Лосера, он услышал голоса и увидел искры, летящие в темноте от самовара, и подумал, как удивились бы все, сидящие на террасе за столом. Потом запахло малиновыми кустами и крапивой, и дорожка стала пружинить под ногами. Слева был колодец. Севке очень хотелось пить. Он представил себе, как он останавливается и снимает с медного крюка бадейку и, тормозя ворот ладонями, пускает бадейку в глубину. Потом крутит толстую железную рукоятку, стараясь вертеть ровно, чтобы не выплескивалась вода, и вместе с бадьей из колодца поднимается запах грибов и плесени.
Но колодец остался позади. Только заныл зуб — с дуплом, — и по груди и животу проскользнул, как сосулька, холодок утоленной жажды.
Он пробежал еще два десятка шагов и свернул в узкий проход между двумя заборами. Ветки малины, пробившиеся между штакетинами левого забора, скребли по ногам и царапались. Это была знаменитая во всем поселке малина. Хозяин дачи, инженер Гуров, провел к малине канавки от колодца и нарочно высадил ряд кустов вдоль забора, чтобы мальчишки рвали снаружи, а внутрь не лазали. Севка подумал, что два — три куста у угла забора еще не обобраны, и во рту немедленно возник вкус спелой малины. Сладкий, но водянистый вкус, потому что гуровская малина получала слишком много воды. Он помотал головой и влетел в калитку, едва не наступив на ежа. Это был коллективный еж Тимофей Иваныч, он жил у колодца и ловил лягушек. Иногда его приглашали в дачи ловить мышей. Он истреблял мышей и неизменно возвращался к колодцу. Сейчас он шел домой, держа в зубках заднюю часть лягушки, и Севка, перепрыгивая через Тимофея Ивановича и через лягушку, видел все это. Седоватые иголки ежа, кусок белого пуза и растопыренные пальцы лягушки. Здоровенная лягушка, с зеленой мраморной спинкой. Он знал это, хотя спинку еж съел раньше, еще под фундаментом Машинной дачи. Почему — то все было известно. Севка мог представить себе вкус сырой лягушки, причем не для себя, а для ежа. Он сплюнул и притворил калитку, чтобы отгородиться от всего этого. Калитка протяжно скрипнула, коллективный еж Тимофей Иваныч скрылся в малиннике, а Севка подбежал к Машкиному окну, подпрыгнул и лег грудью на подоконник.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
