На военных совещаниях Гитлер тоже довольно часто представлял как плоды собственных размышлений некоторые технические детали, которые мои специалисты, профессор Порше или Стилер фон Гейдекампф, разъяснили ему перед началом совещания. Еще ему нравилось заявлять, что «прошлой ночью» — хотя совещание могло продолжаться почти до утра — он «изучил» научный или исторический труд на ста страницах. Все знали, что он читает только последние страницы книги — по его твердому убеждению, все самое важное написано в конце. В худшем случае надо пролистать несколько страниц, может, даже зацепиться за тот или иной абзац, и вскоре ты будешь знать все, что хотел сказать автор. Каким же сильным и неуправляемым было желание этого человека покрасоваться!
3 февраля 1949 года. Наш француз из Шампани, Франсуа Руле, неловкий, но открытый парень, за завтраком приветствует угрюмого Дёница: «Mon general, comment çа va?» — «Как дела, мой генерал?» Потом они пускаются в долгую беседу, хотя несколько дней назад Дёниц торжественно объявил, что целый год не будет разговаривать с охраной. Каждый из нас выработал собственную модель поведения с охранниками и директорами. Гесс настроен недружелюбно, смотрит на них как на личных врагов, и любое замечание воспринимает с невозмутимым, презрительным спокойствием. Нейрат и Редер ведут себя сдержанно, вежливо и кротко. Дёница бросает из стороны в сторону: то он надменно изображает высокопоставленного морского офицера и никого к себе не подпускает, то ищет душевного общения. Мы с Ширахом в хороших отношениях со всеми, кто хорошо относится к нам. Однако мы постепенно пришли к негласному соглашению: я не дружу с близкими друзьями Шираха, а он не дружит с моими. Старшие товарищи критикуют нас двоих за дружелюбные отношения с персоналом. Функ, который временами говорит афоризмами, сегодня сделал нам замечание: «Даже гуманные охранники все равно остаются охранниками».
С течением времени все члены нашей семерки становятся более своенравными и упрямыми. Наши отношения застыли на одном уровне; новые друзья не появились. Функ и Ширах всегда были близки; сейчас они неразлучны, вечно ссорятся и мирятся. Они в основном интересуются музыкой и литературой, постоянно рассказывают друг другу о книгах, которые читают, выписывают цитаты, обмениваются мнениями. Редер и Функ, гуляя по саду, как по модному курорту, любят поговорить о своих болезнях. Меня и Гесса относят к разряду отшельников. Ширах, Редер и Дёниц относятся ко мне с заметным холодком, хотя временами находят для меня несколько слов. Они осуждают меня за то, что я твердо и безвозвратно отрекся от Третьего рейха. Гесс, напротив, настолько эксцентричен, что никто не может приблизиться к нему. Но я испытываю сочувствие к его странностям и даже некоторую симпатию к нему; он ощетинивается в ответ. Нейрат даже в этом окружении остается аристократом старой закваски: всегда благожелательный, готовый помочь, скромный. Он никогда не жалуется. Это придает ему достоинство и авторитет, которым он, впрочем, никогда не пользуется.
4 февраля 1949 года. В последнее время Функ каждые несколько дней заводит со мной дружеский разговор, но мое неумение вести светские беседы все портит. Еще одним препятствием является склонность Функа упиваться жалостью к себе. Но иногда он даже своим стенаниям придает ироническую окраску. Еще ему нравится оплакивать свою былую дородность и вспоминать утраченные сибаритские удовольствия. Редер порой готов поболтать о пустяках. Дёниц, с которым мы когда-то были в весьма дружеских отношениях по роду службы, редко говорит со мной, а если и говорит, то, как правило, завуалированные гадости. Поскольку он не очень умен, подозреваю, что свои остроты он придумывает по ночам.
Между Редером и Дёницем существуют свои сложности. Редеру, которого Дёниц сменил на посту главнокомандующего военно-морскими силами весной 1943-го, сейчас семьдесят два, и он все еще полон сил. Дёниц моложе его на пятнадцать лет и в свое время, занимая пост командующего подводным флотом, был его подчиненным; Редер по-прежнему видит в нем слишком честолюбивого офицера. Дёниц, в свою очередь, винит предшественника за политику увеличения количества надводных судов. Благодаря Редеру, утверждает он, немецкий флот вступил в войну с пятьюдесятью подводными лодками, из которых всего десять могли вести постоянные действия в Атлантике. Сегодня во время пространной беседы с Нейратом в саду он взволнованно уверял, что Германия поставила бы Англию на колени еще в 1941-м, если бы в начале войны у нее было триста подводных лодок, как он того требовал. По вине Редера, говорил он, до середины 1940-го со стапелей сходили только две подводные лодки в месяц. Военно-морское командование не построило даже половины от общего тоннажа субмарин в 24 000 тонн, разрешенного по англо-германскому морскому договору 1935 года, подчеркнул он. С лопатой в руке я наблюдал, как Нейрат с вежливым интересом слушает тираду гросс-адмирала. Когда они, делая очередной круг, проходили мимо меня, я слышал только возбужденный голос Дёница.
Редер относится к Дёницу со снисходительностью старшего офицера, что особенно его злит. Что до обвинений Дёница, Редер не обращает на них внимания. Они стараются избегать друг друга. Они не придут к согласию, но у меня есть смутное ощущение, что Дёниц только и ждет возможности осудить ошибки, допущенные при подготовке Германии к войне. Он хочет обвинить Редера.
Среди нас есть пассивные люди, которые проводят время за бесконечными разговорами. Среди них Функ, Ширах и — молчаливый и нелепый вариант этого типа — Гесс. К активному типу людей, которые не могут сидеть без дела, относятся Редер, Нейрат, Дёниц и я. Мы по крайней мере избавились от званий. Редер больше не гросс-адмирал, а Нейрат больше не министр иностранных дел. Но из страха опуститься мы стараемся до определенной степени держаться официально. Мы похожи на оборванцев в этих растоптанных башмаках, бесформенных штанах, с большими цифрами, выведенными на спине и коленях, с волосами, обкромсанными неумелым военным парикмахером, поэтому мы более остро ощущаем необходимость соблюдения формальностей. В этом мире, где отсутствует частная жизнь, мы возводим барьеры против чрезмерной близости. Эти барьеры носят защитный характер. В разговорах друг с другом мы по-прежнему используем вежливое обращение «герр», продолжаем соблюдать иерархию и учтиво желаем друг другу доброго утра или спокойной ночи.
В два часа Шарль Роке из французской охраны открывает все камеры и кричит: «Перчатки и носки на столе».
Мы несколько недель обходились без них, а сегодня они, заштопанные, прибыли из женской тюрьмы. Все роются в куче. Француз с укором смотрит на меня, потому что я все еще сижу на своей койке. «Идите за своими вещами. Иначе вам ничего не достанется». В ответ на вопрос англичанина по фамилии Лонг Ширах объясняет, наверное, в сотый раз: «Я же говорил вам. Гесс и Шпеер не помечают свои носки. Просто не хотят. А мы все, конечно же, ставим метки. Я даже вышиваю на них свой номер».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
