V
Велик и грозен беспросветный мрак, окутывающий мир. Ничего в нем не видно, и слышатся только из глубины его разнородные звуки – крики борьбы, ужаса, страдания, злобного торжества, вопль насыщающих себя и никогда ненасытимых злобы и мести, бессмысленный смех, вздохи грубого мимолетного наслаждения, мольба о пощаде, мольбы о помощи, безнадежные глухие рыдания, предсмертный хрип умирающей животной жизни. Все эти звуки сливаются в мрачную дисгармонию…
Что там происходит, в этом непросветном мраке? Там царствуют слепые и немые, беспощадные законы материальной природы, там сознательная борьба невозможна, победа минутна, и ее следствия ничтожны. Там страшный и загадочный Рок собирает свою созревшую жатву…
Велик и грозен безрассветный мрак, окутывающий мир, и весь этот мир, со всеми своими тайными, невидимыми в глубокой тьме явлениями, со всей мрачной дисгармонией своих звуков, – только безобразный, неведомо зачем существующий клубок материи, кишащий созданиями ее удушливых испарений…
Но вот среди непонятной тьмы загорается искра дивного, божественно прекрасного света. Эта малая искра сразу озаряет громадное пространство мрака. Она несет в себе свет и тепло, изливает их из себя неиссякаемыми потоками, и к ней из глубины клубящейся и метущейся бездны устремляется все, что способно воспринять свет и тепло. Только самые чудовищные исчадия мрака хоронятся в недоступных глубинах его, объятые ужасом безумия…
И все, что стремится к этой животворной искре, быстро меняет свои грубые, обезображенные формы, созданные мраком. Чем больше света и тепла, чем ближе их источник, тем больше красоты, гармонии, ликований. Не будь этой всеозаряющей, всепобедной искры – не было бы и мрака, ибо нельзя было бы сознать его. Было бы одно бесконечное страдание, одна бессознательная смерть, один неумолимый Рок со своими холодными, неизбежными законами.
Но все создано не для смерти, а для вечной жизни, не для безобразия, а для красоты, не для страдания, а для блаженства, не для лжи, а для истины, не для ненависти, а для любви. Жизнь, красота, блаженство, истина, любовь – все это и есть искра света и тепла, всепобедно озаряющая мрак материи. Это – чудный пятиугольник, из которого ничего нельзя взять, не уничтожив его цельности; уничтожить один из пяти углов его – значит, разрушить все, все обратить в призрак и ничтожество. Это – святой символ, звезда истинного счастья…
Где светят и греют пять лучей звезды счастья, там все преображается. Всякое жилище человеческое – от дворца до бедной хижины, со всем своим сором и пылью – сразу превращается в лучезарный храм ликующего духа…
В такой храм превратилось и жилище Метлиных: весь мрак исчез – и все пять нераздельных лучей чудной звезды светили и грели. Проходили минуты, но никто не замечал их, все внешние проявления жизни были теперь безотчетны. Все находились в высшем духовном единении, забыли себя и наслаждались счастьем. Все разместились теперь кругом отца Николая и блаженно глядели на его счастливое лицо, в его ясные глаза, изливавшие потоки ликующего света.
Он первый нарушил долгое молчание. Он вздохнул всей грудью от избытка счастливого чувства и умиленным голосом сказал:
– Боже мой, Боже мой, как нам благодарить Тебя? Как нам прославить Твое великое милосердие?! Были муки тела и духа, мрак, нищета, ложь и грех, а ныне сияет свет Твой и ликует победу любовь Твоя!..
Все три женщины при словах этих заплакали и в невольном, бессознательном порыве кинулись в объятия друг к другу. Отец Николай радостно глядел на них.
В его сердце поднялся вопрос – и этот вопрос был: за что ему такое счастье? Чем заслужил он его и чем заслужит? Он чувствовал себя таким малым, малым перед великостью Божией благодати. Ему, конечно, и в голову не пришло, что это он сам превратил горе в счастье. Но вот Метлина, обратясь к нему и продолжая, обнимать Катюшу и Зину, воскликнула:
– Батюшка… отец святой… благодетель наш… чудотворец!
Он вздрогнул, смутился, и даже строгость мелькнула в его взгляде.
– Мать, молчи! – как-то растерянно прервал он ее. – Бога благодари, а не меня… Разве это я? Разве я хоть что-нибудь могу без Бога?!
Ему стало неловко, почти тяжело, но великое счастье, охватывавшее его, тотчас же и вытеснило все иные ощущения. Метлина замолчала, боясь огорчить его, но в душе ее повторялось: «Бог через угодника Своего!» В это время в соседней комнате послышались шаги.
– Это папенька… папенька вернулся! – радостно крикнула Катюша и в миг один была уже у двери. Метлина поспешила за нею. Отец Николай остался вдвоем с Зиной.
– Ну вот, голубушка моя, – сказал он, любовно на нее глядя, – привел Господь нам вместе переживать счастливые минуты… Где же твое горе, твои страхи?.. Разве не светло и не тепло на душе у тебя?
– И светло, и тепло, – отвечала Зина, – ничего и никого не боюсь я… И спокойна с тех пор, как вы меня успокоили…
Она как бы хотела еще прибавить что-то, но он понял мысль ее.
– И ждешь, и молишься, и надеешься!.. Так, дочь моя, так! Экий день-то для нас счастливый… да и не исчерпана еще кошница Божьей благостыни… вестью доброй я тебя порадую: друг наш недалеко и вскоре будет с нами…
– Вы получили от него известие? – вся вспыхнув, с забившимся сердцем спросила Зина.
Отец Николай на мгновение как бы изумился – только не ее вопросу, а тому, что он так уверенно, так решительно сообщил ей свою весть.
– Нет, – ответил он, – не имею я от него известия, то есть письма или слуха какого, а только есть у меня, видите ли, милая моя боярышня, чувство такое, и никогда оно меня не обманывает. Коли сказал я, что он невдолге будет с нами, – значит, оно так и есть…
Он замолчал и как будто прислушивался к чему-то, даже глаза закрыл.
– Да, – еще решительнее сказал он, – близко он, близко! И увидим мы его обновленным… Так и знай! Это Бог тебе такую радость посылает!..
Вошел Метлин в сопровождении жены и дочери. Они уже сказали ему все, уже горячие поцелуи и ласки Катюши яснее всяких слов доказали ему, что его единственная, нежно любимая им дочка спасена от страшной, непонятной болезни, что теперь уже не будет унылый вид ее отравлять счастье их новой, блаженной жизни. Жена шепнула ему также, чтобы он не смущал батюшку выражениями своей благодарности…
Метлина говорила, что ее муж стал совсем новым человеком, – и это была истинная правда. В этом бодром, красивом, барственного вида человеке невозможно было узнать недавнего, совсем опустившегося телом и духом пьяницу. К нему вернулось все его достоинство прежних лет; в глазах светились и ум, и доброта. Он подошел к отцу Николаю и, приняв от него благословение, не стал благодарить его. Он молча посмотрел на него, но так посмотрел, что священник еще раз обнял его и поцеловал.
– Радуюсь, радуюсь, сударь! – говорил отец Николай. – От супруги про все дела, про все ваши новости знаю… Работаете, трудитесь… доброе дело… Бог вам в помощь!
Но Метлин вдруг как бы в смущении опустил глаза.
– Стою ли я еще таких Божиих милостей?! – сказал он. – Ах, батюшка, как гадок человек, то есть я-то как гадок!.. Ведь уж чего бы, кажется, ведь уж легко прозреть, а все слепота одолевает!.. Тяжбы мои вот разбираются… Так я, узнав, что все мои вороги да обидчики в ответе теперь и жестокую кару по закону должны понести, так возрадовался, так возрадовался – вот будто сердце пляшет от радости!.. Так все и кипит во мне – посмотрите на них… унижали они меня – их теперь унизить, да десятерицею, да сторицею! На их муки налюбоваться!..
– Что ты говоришь, что ты говоришь? Да ведь это грех смертный! – испуганно вскричал отец Николай.
– Знаю, отче, и каюсь! – продолжал Метлин. – Сутки целые, и день, и ночь, тешил я в себе сию злобу… Утром стал на молитву, а молиться-то и не могу – покинул меня Господь!.. Тут я и очнулся… ну, помогла мне сила небесная… Поборол я себя, совсем поборол и от всего сердца за врагов помолился и простил им. И так легко стало на душе, как никогда не бывало…
– Слава Тебе, Господи! – перекрестясь, воскликнул священник. – Только вот что, друже мой, ты это на деле покажи – свое прощение… свою молитву… От тебя будет зависеть… подвергнуть их, обидчиков-то твоих, всей каре закона… или простить… Так ты их прости и заступись за них…
– Простил и заступаюсь, – просто и твердо сказал Метлин.
– Вот это ладно! – обнимая его и ласково, весело похлопывая по плечу, говорил отец Николай. – И тебя Бог прощать будет… и за тебя заступится… Прощайте, други мои, порадовался я с вами и в радости вас оставляю… Мне же домой теперь пора… ждет меня кто-то… да… должно быть, кто-то ждет…
Все вышли провожать его до крыльца, а когда вернулись в комнаты, то каждый почувствовал, что хоть он и покинул их, но оставил им все то великое счастье, которое принес им с собою.
VI
Зимний, морозный вечер уже стоял над Петербургом. В заледеневших окнах домов виднелся свет. Фонари тускло мигали по сторонам улиц, почти не освещая, а только указывая их направление. Густо выпавший, прохваченный морозом снег скрипел под ногами пешеходов, визжал под полозьями. Рабочий люд кончал свой дневной труд и приготовлялся к ночному отдыху. Праздный люд начинал вечерние удовольствия. Темное, безоблачное небо все так и горело, так и переливалось мириадами ярких звезд.
