Зажиточный, умный и трудолюбивый Дрейфус счастливо жил с женой и двумя детьми; он не играл в карты, не пил, не содержал любовниц, потому его коллеги-офицеры смотрели на него с подозрением и антипатией. Они не могли назвать никаких мотивов, которые якобы привели его к предательству. Но отсутствие мотивов не произвело впечатления на военный трибунал: Дрейфус был евреем и потому, были у него мотивы или нет, он по определению был предателем.
Суд над ним был закрытым, потому что речь шла о «национальной безопасности». Дрейфуса приговорили к пожизненному заключению и сослали на Чертов остров, место во французских колониях, известное своим нездоровым климатом. Там с ним обращались с исключительной суровостью. Решение суда основывалось на материалах «секретного досье», с которым защите не дали ознакомиться. Когда спустя два года это противозаконное действие было обнаружено, его объяснили «интересами национальной безопасности». Тем временем сотрудник разведывательного отдела полковник Пикар обнаружил ряд фактов, указывавших, что виновен не Дрейфус, а майор Эстергази, скандально известный разорившийся негодяй, не имевший никакого отношения к известному венгерскому роду Эстергази. После этого Пикара сместили, а Эстергази оправдали. На следующий день после этого решения суда Золя написал свое знаменитое письмо президенту республики, письмо, которому Клемансо *17 дал название «Я обвиняю». В июле 1898 года тогдашний военный министр Кавиньяк предъявил, наконец, свидетельства из «секретного досье», и его речь в парламенте, подтверждавшая виновность Дрейфуса, была опубликована в качестве официального заявления. Однако спустя несколько недель полковник Анри встретился с Кавиньяком и признался, что это свидетельство – подделка, которую он сам совершил из лучших побуждений. Анри был арестован и на следующий вечер покончил с собой. Газета «Ла Либр Пароль» заявила, что его «убили евреи». Пересмотр дела был неизбежен. В сентябре 1898 года началось повторное слушание дела в Ренне. Дрейфуса снова признали виновным, однако ввиду «смягчающих обстоятельств» пожизненное заключение заменили 10 годами, а через несколько дней он был помилован президентским декретом. В 1906 году решение реннского суда было отменено. Дрейфуса реабилитировали и наградили орденом Почетного легиона на том же парадном плацу, где 11 лет назад его подвергли унизительной процедуре разжалования посреди беснующейся толпы, ревущей: «Смерть евреям!»
Дрейфус на Чертовом острове в глазах французского общества стал своего рода символом еврейского предательства. Всякого, кто дерзнул бы предположить, что Дрейфус может быть не виновен или что его осудили незаконно, немедленно объявили бы врагом «святой троицы»: Родины, Армии и Церкви. «Осудили не просто какого-то одного человека за его личный проступок, – писал Дрюмон в „Ла Либр Пароль“, – а всю расу, чей позор выставили на всеобщее обозрение». Еврей был осужден судьями и почти единодушным общественным мнением еще до того, как свидетельства, даже такие, какие имелись, были заслушаны в суде. «Мне не нужно объяснений, – писал Морис Баррес *18, – почему Дрейфус предал или почему он был способен на предательство. Я знаю его расу».
Поворот в общественном мнении начался после публикации «Я обвиняю» Золя. Такие люди, как Клемансо, Бернар Лазар *19, вице-президент французского сената Шерер-Кестнер и Анатоль Франс, которые были убеждены в невиновности Дрейфуса и знали о незаконности судебной процедуры, были объявлены членами вымышленного «Еврейского синдиката», подкупленными еврейским золотом. Видимо, предполагалось, что совесть всех французов, за исключением аристократов, офицеров и клерикалов, продавалась и покупалась. Лидер французской католической партии Альбер де Мюн, призывавший к «возвращению к социальным концепциям 13 века», был убежден, что «некая оккультная сила действует во Франции, сея беспорядок по всей стране». Он отказывался обсуждать даже самую возможность того, что еврей может быть не виновен в предательстве, и противился пересмотру дела. Один из графологов на первом суде, Тейссоньер, сказал, что Дрейфус виновен «потому, что все евреи предатели». Французский депутат Жорж Берри заявил в парламенте, что «Дрейфус, виновен он или нет, должен оставаться на Чертовом острове», – замечание, которое, по мнению Клемансо, «следует запомнить на века».
Когда Шарлю Моррасу сказали, что справедливость важнее сохранения общественного строя, он ответил, что известны многие общества без справедливости, однако никогда не было справедливости без общества. Св. Августин еще в 5 веке ответил на такое фразерство: «Королевства без справедливости не что иное, как собрания бандитов».
Эту опасность сознавал и Шарль Пеги. «Одной-единственной несправедливости, – писал он, – одного-единственного преступления, одного-единственного беззакония, допущенного нацией по соображениям выгоды, достаточно, чтобы обесчестить всю нацию. Беззаконие становится язвой, разъедающей общество». Общество, как сказал рабби Шимон бен Гамлиэль *20, «зиждется на трех устоях: правде, справедливости и мире».
Моррас и его друзья-антисемиты не жалели усилий, чтобы построить новый мир, основанный на неправде, несправедливости и войне, – наш сегодняшний мир.
Франсуа Коппе *21, Фердинан Брюнетьер, Леон Доде, Морис Баррес и Шарль Моррас были наиболее ярыми защитниками Франции от «еврейской чумы». Эти люди верили утверждению Дрюмона, что все евреи – потенциальные предатели и главные виновники политического, финансового и общественного кризиса во Франции. Однако они ненавидели евреев не только как предателей или ростовщиков. В христианской Франции, как сказал Пеги, ненависть к евреям была инстинктивной. Этот «инстинкт» выразился в писаниях Морраса и Леона Доде с той же яростью, которая тысячу лет назад переполняла проповеди епископа Агобарда и Благочестивого Петра. Фердинан Брюнетьер писал более сдержанно, в английской манере. «Мне мало пользы от евреев, – начал он свой разбор „Еврейской Франции“, – фактически мне от них нет вовсе никакой пользы». Франсуа Коппе выразил в стихах свое желание (и желание всей Франции) расправиться с осужденным евреем и всей его предательской расой: «Ах, почему они не дают нам увидеть подлые черты предателя, чтобы мы все по очереди могли плюнуть ему в лицо». Такая возможность представилась во время суда в Ренне. Баррес отправился туда, чтобы видеть бедствия еврея. Он смотрел на «Дрейфуса в испарине предательства» и ему казалось, «что тот был само преступление, сидящее напротив своих судей» (13, 209).
Не были забыты и герои 13 века. «Как прав был французский король Людовик Святой, – писал другой французский автор, – когда советовал не препираться с евреем, а вонзить свой меч в его брюхо как можно глубже». Кровавый навет был возрожден Дрюмоном, чей «мозг ученого был полон великими воспоминаниями 13 века» (24, 133). Дрюмон уведомил читателей «Ла Либр Пароль», что «великое религиозное жертвоприношение готовилось к трапезе праздника Пурим»22.
Хотя эти французы и не требовали физического уничтожения евреев, они были полны решимости сделать жизнь евреев невыносимой, загнать их в моральное гетто и изолировать как расу, недостойную человеческого общения. Некий архиепископ выдвинул новый гуманный довод, объясняя, почему евреев не следует изгонять из Франции. Он сказал, что было бы нечестно распространять заразу за границу: «Изгнать евреев из страны – значит быть немилосердными и несправедливыми к соседним странам, куда могут попасть эти ненасытные черви… Мы полагаем, что достаточно запретить евреям быть банкирами, торговцами, журналистами, профессорами, врачами и аптекарями». В то время подобные предложения встречали всеобщее одобрение французских католиков. Член парламента аббат Геро на национальном съезде христианских демократов в Лионе объяснял, что церковь всегда была антисемитской, и призывал к «изгнанию всех социальных отбросов, в частности, еврейских» (116, 489).
Когда Золя пришел на помощь Дрейфусу, опубликовав свое знаменитое письмо «Я обвиняю», Дрюмон пригрозил сжечь его на костре; а евреев, по его мнению, следовало сбросить в Сену, а не сжигать заживо, ибо «какая вонь подымется от жареного жида!»23 Некая аристократическая дама, которая вполне могла бы принадлежать к благородному роду крестоносца Драконе де Монтобан, который 700 лет назад велел отрубить груди еврейским женщинам, выразила пожелание, чтобы Дрейфус был невиновен, «дабы его страдания были еще сильнее». Когда фальсификатор инкриминировавшихся Дрейфусу документов полковник Анри был, наконец, разоблачен и посажен за решетку, где он перерезал себе горло, половина Франции возвеличила его как мученика. «Мой полковник, – писал Шарль Моррас, – каждая капля Вашей драгоценной крови все еще пылает там, где бьется сердце нации… Ваша злосчастная подделка войдет в список Ваших прекраснейших военных заслуг». Он объяснял, что подделка была средством, которое оправдывалось целью: «Он сфабриковал ее ради общественного блага… Наше ущербное полупротестантское мышление не способно воздать должное такому интеллектуальному и нравственному благородству»24. Дрюмон в своей газете провел подписку в память «мученика». Было собрано более 130 тысяч франков; среди жертвователей было два принца, семь герцогов, сотни графов, виконтов и баронов, тридцать два генерала, более тысячи офицеров и триста священников. После военного суда в Ренне, вторично осудившего Дрейфуса вопреки тому, что представленные суду свидетельства убедили весь мир в его невиновности, ярость французской прессы превзошла всякую меру. Дрюмон утверждал, что все свидетели в Ренне были подкуплены еврейским золотом. Газеты публиковали письма, требовавшие «высечь евреев», «поставить им купоросную клизму», «заживо содрать с них кожу», «выколоть им глаза» и т.п. Один фанатик написал, что не удовлетворится меньшим, чем «ковер из шкуры еврея». Поколением позже немцы предпочитали делать из нее абажуры.
