говорит она, растягивая слова и энергично качая головой. ― Он настоящий клоун, от которого я планирую держаться как можно дальше.
Молча мы смотрим в темноту переулка. В чернильно-черном ночном небе сверкают звезды. Лунного света достаточно, чтобы разглядеть исписанные граффити кирпичные стены и брошенные на землю пивные банки. В воздухе витает аромат сосен и лета. Прохладный ветерок высушивает пот у меня на лбу, и я делаю глубокий вдох.
Я рада передышке после того, что произошло в баре после выпивки и быстрых танцев. Я прижимаю руку к своему все еще бешено колотящемуся сердцу, желая, чтобы оно вернулось к нормальному ритму. Такому, чтобы я не потеряла сознание прямо на танцполе.
Эта мысль, словно электрошокер для моих эмоций, сбивает с ног. Сегодняшний вечер ― ужасное напоминание о правде моего положения. Моего состояния.
Я закрываю глаза.
Я лгу Чарли.
Мое сердце не в порядке и никогда не будет в порядке.
Чарли хочет детей. То, что я никогда не смогу ему дать из-за своего сердца.
Я качаю головой, злясь на себя за то, что вообще допустила эту мысль. Это не имеет значения. Нас нет и никогда не будет.
Через восемь недель я уеду.
Фэллон бросает сигарету на землю и затаптывает сапогом.
― Ну что? Как тебе танцы с Чарли Монтгомери? Вы двое там хорошо смотрелись.
― Это было весело. Просто летнее развлечение, ― уточняю я, не совсем понимая, зачем пытаюсь это прояснить. Может быть, потому что отрицать легче, когда произносишь это вслух. Когда позволяешь другим людям услышать и сделать это более реальным.
Она обдумывает мои слова, ее ореховые глаза блестят.
― Тебе нравится здесь? В Воскрешении?
― Нравится. Мне нравится.
― Но не настолько, чтобы остаться?
Я колеблюсь, решая, стоит ли говорить больше, поделиться с ней.
― Нет. Я не могу.
― Тебе повезло, ― говорит она, и в ее хриплом голосе слышится тоска. ― Ты можешь уехать, когда захочешь.
Но я не хочу уезжать.
Этот город кажется мне родным. Я чувствую, что принадлежу ему. Здесь другой воздух. Здесь мое сердце бьется по-другому, сильнее, только потому, что я нахожусь на ранчо «Беглец».
Я думала, что смогу это сделать. Я думала, что это будет легко. Заработать немного денег. Помочь владельцу ранчо. Заняться хорошим сексом с ворчливым ковбоем, а потом сбежать.
Без всяких обязательств.
И все же…
Чарли до сих пор носит мою ленточку на запястье.
Что это значит?
Ничего.
Это не должно значить абсолютно ничего.
― На что это похоже? ― спрашиваю я Фэллон. ― Ездить верхом?
Ее суровый взгляд смягчается. Несколько секунд она молчит. Когда она заговаривает, выражение ее лица становится неземным, мечтательным.
― Это сводит меня с ума и заставляет жить. ― В ее голосе звучит страсть. ― Я готова умереть за это. Я бы умерла, если бы никогда не смогла сделать это снова. ― Вскинув бровь, она переводит взгляд на меня. ― Я прекрасно понимаю, что эти две вещи взаимоисключающие.
Меня пробирает дрожь. Я чувствую то же самое.
― Ты никогда не ездила на лошади?
― Нет. Чарли не разрешает. ― Я делаю шаг вперед, глядя на темный бордель, залитый лунным светом. Зная, что это хороший контент для Инстаграм-аккаунта ранчо «Беглец», я достаю свой телефон и переключаю его в ночной режим. Я смотрю на Фэллон. ― Это его лошади, ты же знаешь. Я не могу просто украсть одну.
Фэллон ухмыляется.
― Ну, технически, ты можешь…
От одного только упоминания о Чарли у меня сжимается сердце. Улыбка появляется на моих губах, когда я вспоминаю рычащего мужчину, которого впервые встретила в «Пустом месте». Ковбоя, которого я считала холодным и неулыбчивым. Но я ошибалась. Было так много незначительных моментов, когда его нежные действия разрушали тот образ, который я создала в своей голове. Чарли приносит мне цветы, водит на танцы, носит мою ленточку на запястье… и секс. Секс не просто хороший ― он потрясающий.
Меняющий сердце.
Жесткий панцирь Чарли ― это щит, оберегающий его от того, что причиняет боль.
Я делаю то же самое. Не рассказывая Чарли о своем сердце, я держу его на расстоянии.
― У него есть на то причины, ― говорит Фэллон, и я удивляюсь нерешительности, которая отражается на ее лице. ― Чарли ― хороший парень. Я знаю его уже десять лет, и он… очень сильный, да. Но я никогда не видела у него такого выражения лица.
Я должна сказать ей, что не имеет значения, как он смотрит на меня. Несмотря на это, мое сердце бешено колотится, и я не могу удержаться, чтобы не спросить:
― И что это за взгляд?
Фэллон улыбается.
― Как будто ты владеешь каждым атомом его тела.
При ее словах у меня перехватывает дыхание.
― О, ― с трудом выдавливаю я и поднимаю телефон, чтобы сфотографировать бордель, пытаясь прогнать чувство отчаяния, нарастающее во мне.
Не успеваю я сделать снимок, как над нами раздается смех. Я замираю, переводя взгляд на Фэллон, которая пожимает плечами. Шаги раздаются на кованом железном балконе борделя. Сквозь прутья видны мужчина и женщина. Их трудно разглядеть, но у женщины длинные каштановые волосы и хрипловатый смех. Мужчина ― высокий, с серебристыми волосами и худым «лисьим» лицом.
Раздается шорох ткани, звяканье ремня, звук спускаемых штанов. Ремень, как змея, пробирается сквозь шлевки, на блестящей пряжке отражается лунный свет. А потом женщина опускается на колени и открывает рот.
― Святое дерьмо, ― говорит Фэллон. ― Время пип-шоу.
― Я думала, это музей, ― шепчу я, запрокидывая голову, чтобы посмотреть наверх. Прохладный ночной воздух оглашают стоны.
На лице Фэллон выражение восхищения.
― Похоже, он все еще работает в нерабочее время.
Любопытство заставляет меня встать так, чтобы лучше видеть.
― Ты знаешь, кто они?
― Нет. ― Она прищуривается. ― Не вижу. ― Ее острый локоть упирается мне в бок, и я глушу вскрик рукой. ― Сделай снимок. Мы сможем увеличить изображение.
Я смотрю на нее с открытым восхищением.
― Зачем?
― Потому что мне чертовски любопытно, вот зачем. ― Она подталкивает меня вперед. ― Если ты трахаешься на открытом балконе в моем городе, то не заслуживаешь уединения.
Она права.
― Давай, Руби, ― говорит она и улыбается мне. ― Поживи немного.
Ключевое слово ― поживи.
Адреналин и волнение заставляют меня навести камеру на загадочную пару.
И я делаю это.
Я фотографирую их.
