Их кредо было иным: свобода и право существуют только для них, избранных. Демократия – всего лишь удобная ширма, за которой можно скрывать преступления или обычную трусость. Поэтому они и плетут заговоры против народов. Книги Гоббса «Левиафан» и «О гражданине» были преданы сожжению в цитадели науки и свободы – в Оксфордском университете (под аплодисменты профессуры). Хотя в это трудно поверить (как? в Англии!?). Счастье еще, что, как говорится, littera scirpta manet (написанное остается).
Ученые мужи лишь подтвердили высказывание Д. Локка: «Обучение наукам способствует развитию добродетели в людях с хорошими духовными задатками; в людях, не имеющих таких задатков, оно ведет лишь к тому, что они становятся еще более глупыми и дурными». При всех своих недостатках люди народа нам ближе и понятнее. Образы таких вот пуритан-англичан запечатлел Вальтер Скотт в лице Аввакума Многогневного и Джона Берли в одноименном романе. Здесь впервые заговорили народные массы. Заговорили как проповедники, солдаты, учителя. Их трибуна – не университетская или церковная кафедра, а на открытое поле, в стане восставших. А это, как говорят в Шотландии, а far cry (огромная разница) по сравнению с парламентской трибуной, с которой выступали буржуа. Иначе звучат и речи… «Речь Многогневного была в такой же мере дикой и несообразной, в какой неожиданным и несвоевременным было его вторжение на трибуну, но она била в самую точку, так как поднимала больные вопросы, обсуждение которых, с общего согласия, предполагалось отложить до более благоприятной поры».[191] Fiat justitia… (лат. «Да свершится правосудие»). Страсть и искренность восставшего народа выше воспитания и культуры.
Консервативные пресвитерианцы выступали за введение строгой цензуры на печатные издания. При иных обстоятельствах известная доля строгости и пуританизма жизненно необходима для общества. Важно чувство меры. В Англии философов, отстаивавших принцип свободы и независимости, энергично поддержали литераторы. Воздадим должное светлой памяти английского первопечатника Уильяма Кекстона(1422–1491). Благодаря ему идеи свободомыслия, науки, культуры нашли в Англии материально-экономическую опору. «Презренный металл», будучи вырван из рук ростовщиков-иудеев, обретал в Англии легитимность, ореол почитания и благочестия, явившись в пуританско-реформаторских одеждах.
Последовательным защитником свободы слова и печати выступил великий английский поэт Джон Милтон (1608–1674). Родился он в Лондоне, где и пройдет вся его жизнь, в семье состоятельного нотариуса. Отец был не чужд знаний и талантов. Атмосфера, царившая в семье, заметно ускорила духовное и интеллектуальное развитие юноши. Здесь любили литературу, звучала музыка (отец играл на органе и скрипке, сочинял мадригалы. Милтон учился упорно и настойчиво. Он писал: «Жажда знаний была во мне столь велика, что, начиная с 12-летнего возраста, я редко когда кончал занятия и шел спать раньше полуночи». О годах своего детства (устами Христа в «Возвращенном рае») он скажет:
И будучи ребенком, не любилЯ детских игр. Мой ум стремился к знанью,К общественному счастию и благу.
Он посещает лучшую лондонскую школу того времени (при соборе св. Павла). Здесь царит культ знаний. Повсюду латинские надписи типа: «Ingredere ut proficias» («Начни, дабы принести пользу»). Наиболее краткая и внушительная: «Либо учить, либо учиться, либо уйти». Директором тут был известный гуманист У. Лилли. Порядки в школе строгие. Учат латыни, греческому, древнееврейскому, восточным языкам. В 16 лет Милтон стал студентом Кембриджа. Если Оксфорд слыл цитаделью англиканских убеждений, то Кембридж считался центром пуританизма. Студенты распределялись по 16 колледжам, и Джон Милтон попал в «Колледж Христа». Трудно сказать, чего еще рассадником был тогда почтенный Кембридж, но Милтона поселили в грязноватом здании со зловещим названием – «Крысиный зал». Через 4 года он стал бакалавром, а спустя еще 3 года – магистром искусств. Для преподавания в университете пришлось бы надеть рясу (таковы были правила). Его это не прельщало. Милтон укрылся в поместье отца в Хортоне и весь отдался литературе (первые стихи написаны в 15 лет). В 1638–1639 гг. он посещает Италию – родину итальянских гуманистов. Штудирует и философию, говоря: «Божественная философия! Ты не сурова и не суха, как думают глупцы, но музыкальна ты как лютня Аполлона! Отведав раз твоих плодов, уже вечно можно вкушать на твоем пиру тот сладостный нектар, от которого нет пресыщения».[192]
Его пуританская натура рвется из Италии домой, к родным берегам. Ведь, на родине, в Англии, назревают серьезные события. Страна гудит, как растревоженный улей. Грядет битва за свободу. «Я считал, что было бы низко в то время, когда мои соотечественники боролись за свободу, беззаботно путешествовать за границей ради личного интеллектуального развития». Милтон спешно возвращается в Англию, где начинает выступать с острыми памфлетами против господствующей англиканской церкви. Его талант сравнивают с гением, что может «высечь колосса из гранитной скалы».
Занимаясь воспитанием племянников, он работает над трактатом «О воспоминании» (1644). Вскоре ему пришлось окунуться в гущу действительности. Пуритане-пресвитерианцы приняли в парламенте закон о введении строгой цензуры на печатные издания. Милтон отвечает «Ареопагитикой, или Речью о свободе слова». Свобода слова рассматривается как важнейший принцип демократии. Как же можно «убивать» книгу?! «Убить книгу – почти то же, что убить человека, – писал он. – Тот, кто уничтожает книгу, убивает самый разум… многие люди живут на земле, лишь обременяя ее, но хорошая книга есть жизненная кровь высокого разума». Таково его понимание роли книги в жизни человека и общества. Пушкин скажет: «Милтон, друг и сподвижник Кромвеля, суровый фанатик, строгий творец… Тот, кто в злые дни – жертва языков, в бедности, в гонении и слепоте сохранил непреклонность души и продиктовал «Потерянный рай».
В трактате «Обязанности королей и магистратов» Милтон доказывает, что источник подлинной свободы – народ. Народ может избрать правителя, либо его отвергнуть («поставить его или сместить»). Когда суверен заботится не о нуждах народа, а лишь о себе и своих приближенных, народ обязан призвать его к ответу (и даже казнить). Революции нужен был такой просвещенный, умный, честный и энергичный человек. В итоге, 13 февраля 1649 г. его назначают Секретарем Республики по иностранным делам. Разве не так же два с половиной века спустя молодая Советская республика призвала заниматься иностранными делами образованнейшего Г. В. Чичерина?! Милтон не щадит себя, работая днем и ночью. Он переводит Декларацию об установлении республики, текст которой вскоре разошелся по миру. Английские революционеры понимали: революция должна уметь себя защищать. И не только огнем пушек, но и сильным, разящим словом. Государственный Совет приказывает президенту Брэдшоу: «приготовить акт, запрещающий печатать бранные и оскорбительные памфлеты против республики». 20 сентября 1649 г. учрежден Акт о печати, требовавший строгого контроля над газетами и информационными листками. Милтон поставил дело так, что стоеросовой цензуры не было («цензоры согласно этому акту не назначаются, так что каждый может публиковать свою книгу без разрешения цензуры, при условии, что имя печатника или автора будет указано, если это понадобится»). Говори правду, но не смей клеветать и лгать, ибо можешь понести за это наказание!
Джон Милтон.
Представляется и сегодня нелишним выступить в защиту умной и честной печати, дав всего лишь один отрывок из милтоновской «Ареопагитики (О свободе печати)». Вот что он пишет: «…Итак, видя, что те многочисленные книги, которые якобы оскверняют и жизнь, и веру, нельзя запретить без ущерба цивилизации и свободного мнения; что всякого рода книги чаще и прежде всего попадают в руки людей ученых, которые могут передать остальным все, что в них есть еретического и порочного; понимая и то, что дурные навыки распространяются и без книг тысячью других способов, которые невозможно устранить, да и ложные учения могут проповедоваться помимо книг, ибо их сторонники могут обходиться и без печатных сочинений и таким образом пренебрегать запрещениями, – сознавая все это, я отказываюсь видеть в этой хитроумной затее с цензурою что-нибудь еще кроме повторения старых, тщетных и бессмысленных предприятий. И, право, трудно тут удержаться от забавного сравнения с тем господином, который запер ворота своего сада, надеясь таким способом переловить в нем всех ворон… И потом, если справедливо, что умный человек, подобно хорошему старателю, умеет добыть золото из самой пустой книги, тогда как дурака не исправит ни самое лучшее чтение, ни совершенное отсутствие оного, – то для чего же нам лишать умного возможности обнаружить свой ум, в то же время заботясь о глупце, которого эта мера никак не избавит от глупости?»[193] Как тут не вспомнить известный афоризм, сказанный некогда в нашей в России: «Пусть пишут, дабы глупость каждого была видна».
