В Предпарламенте же без меня дело было так. Все произошло очень просто. Депутатов к полудню собралось немного. Вместе с журналистами они обменивались новостями. Занято одно, занято другое… Вдруг обнаружилось, что выключены телефоны Мариинского дворца. Смольный совсем хорошо воспринял вчерашний урок Зимнего… Кускова рассказывает в одном углу, как арестовали Прокоповича и повезли в Смольный, но не хотели арестовать ее. Авксентьев рассказывает в другом углу, что Керенский ненадолго поехал на фронт и скоро вернется.
Но заседание не начиналось. Совещались по углам фракции. Потом собрался расширенный «совет старейшин». Поставили, как всегда, роковой вопрос: что делать? Но решить не успели. Сообщили, что к Мариинскому дворцу подошли броневик, отряды Литовского и Кексгольмского полков и матросы гвардейского экипажа. Они уже расположились шпалерами по лестнице и заняли первую залу. Командиры требуют, чтобы помещение дворца было немедленно очищено.
Впрочем, солдаты не спешили и никакой агрессивности не проявляли. «Совет старейшин» успел наскоро обсудить новую ситуацию и выработать резолюцию для пленума. Затем «старейшины» явились в зал заседании, где виднелась сотня депутатов. Президент предложил постановить: 1) «совет республики» не прекратил, а временно прервал свою деятельность, 2) в лице своего «совета старейшин» «совет республики» входит в «Комитет спасения», 3) председателю поручается выпустить воззвание к народу, 4) депутатам не разъезжаться и собраться при первой возможности. Затем, конечно, был выражен протест против насилия, и, наконец, 56 голосов против 48 при двух воздержавшихся решили, уступая насилию, разойтись по домам.
Солдаты и командиры терпеливо ждали. Депутаты, выполнив свои. дела, стали расходиться…
Никакого эффекта и драматизма во всем этом, как видим, не было, так и говорили очевидцы. Вы скажете: термидорианцы проявили гораздо больше энергии и достоинства в день 18 брюмера. Но то была революционная буржуазия, и она всегда открыто исповедовала это. А у нас буржуазия с первого дня была в стане контрреволюции и всегда тщательно скрывала это. Правая часть Предпарламента вотировала против добровольного «временного» роспуска. Но на большее не пошла. Не те были традиции и не тот дух. Левая же часть при всем своем моральном возмущении находилась в политически трудном положении. С одной стороны, нельзя беспрекословно подчиниться приказу Смольного. С другой – нельзя плечо с плечом с генералом Алексеевым, без всяких разговоров отражать грудью натиск большевиков.
Пожалуй, самое интересное было при выходе депутатов, спускавшихся с великолепной лестницы между шпалерами матросов и солдат. Начальники отряда требовали депутатские билеты и с необыкновенной тщательностью рассматривали их – и наверху, и у самого выхода. Предполагали, что будут аресты. Кадетские лидеры уже были готовы ехать в Петропавловку. Но их пропускали с полнейшим, даже обидным равнодушием. Неискушенная новая власть исполняла только букву приказа, данного спустя рукава: арестовать членов Временного правительства. Но ни одного министра тут не было. Что тут делать? А ведь их очень нужно арестовать. Выпустив без внимания Милюкова, Набокова и Других козырей корниловщины, командиры набросились на правого меньшевика Дюбуа; в его документах значилось: товарищ министра труда. Один попался!.. Но возникли споры. Ведь это социалист, сидел в тюрьмах и т. д… Солдаты упирались: было очень нужно добыть министра. Но позвольте же, ведь этот Дюбуа в корниловские дни арестовал на фронте Гучкова! Перед этим не устояли и отпустили странного министра… Но где же остальные? Очень бы их нужно, и никто не знает, где они?..
Да, вот где они? Это хорошая загвоздка для Военно-революционного комитета.
От Мариинского дворца я отправился в Смольный… На Морской никакой цепи нет. У Невского, около арки, восходящей на дворцовую площадь, говорят, что у дворца прочно засели юнкера и будто бы стреляли. Я не слышал ни одного выстрела… Но ходили туда и сюда какие-то отрядики. На улицах становилось, кажется, все более оживленно. Винтовки могли начать стрелять сами. Но настроение не было боевое. Винтовки не стреляли.
В Смольный я попал около трех часов. Картина была в общем та же. Но людей было еще больше, и беспорядок увеличился. Защитников налицо было много, но сомневаюсь, чтобы защита могла быть стойкой и организованной.
По темному, заплеванному коридору я прямо прошел в Большой зал. Он был полон, и не было ни малейшего намека на порядок и благообразие. Происходило заседание. Троцкий председательствовал. Но за колоннами плохо слушали, и сновали взад и вперед вооруженные люди.
Когда я вошел, на трибуне стоял и горячо говорил незнакомый лысый и бритый человек. Но говорил он странно знакомым хрипловато-зычным голосом, с горловым оттенком и очень характерными акцентами на концах фраз… Ба! Это – Ленин. Он появился в этот день после четырехмесячного пребывания в «подземельях». Ну, стало быть, тут окончательно торжествуют победу.
Заседал опять Петербургский Совет. Открывая его до моего прихода, Троцкий среди аплодисментов, шума и беспорядка говорил так:
– От имени Военно-революционного комитета объявляю, что Временное правительство больше не существует. Отдельные министры подвергнуты аресту, другие будут арестованы в ближайшие дни или часы. Революционный гарнизон распустил собрание Предпарламента… Нам говорили, что восстание вызовет погром и потопит революцию в потоках крови. Пока все прошло бескровно. Мы не знаем ни одной жертвы. Я не знаю в истории примеров революционного движения, где были бы замешаны такие огромные массы и которые прошли бы так бескровно… Зимний дворец еще не взят, но судьба его решится в течение ближайших минут… В настоящее время Советам солдатских, рабочих, крестьянских депутатов предстоит небывалый в истории опыт создания власти, которая не знала бы иных целей, кроме потребностей рабочих, крестьян и солдат. Государство должно быть орудием масс в борьбе за освобождение их от всякого рабства… Необходимо установить контроль над производством. Крестьяне, рабочие и солдаты должны почувствовать, что народное хозяйство есть их хозяйство. Это основной принцип Советской власти. Введение всеобщей трудовой повинности – одна из ближайших наших задач.
Эти программные перспективы не совсем ясны и не более как агитация. Но не отражают ли они довольно смелого и быстрого движения вперед, к большевистскому социализму? По мере приближения к власти в голове Троцкого как будто происходил этот благодетельный процесс. Тривиально, но верно говорят: noblesse oblige…[180]
Затем Троцкий «представил» собранию Ленина и дал ему слово для доклада о власти Советов. Ленину устроили бурную овацию… Во время его речи я прошел вперед и с кем-то из знакомых стал за колоннами с правой от входа стороны. Я не очень хорошо слушал, что говорит Ленин. Кажется, меня больше интересовало настроение массы. Несмотря на широковещательные заявления Троцкого, я не замечал ни энтузиазма, ни праздничного настроения. Может быть, слишком привыкли к головокружительным событиям. Может быть, устали. Может быть, немножко недоумевали, что из всего этого выйдет, и сомневались, как бы чего не вышло.
– Ну что, товарищ Суханов? – раздался позади меня невысокий женский голос с чуть-чуть пришепетывающим выговором, – не ожидали вы, что такой быстрой и легкой будет победа?
Я обернулся. Позади меня стоял незнакомый мужчина с бородой, коротко остриженный, и протягивал мне руку. Основательно всмотревшись, а больше припомнив, кому принадлежит этот довольно приятный контральто, я наконец узнал Зиновьева. Он преобразился радикально.
– Победа? – ответил я ему. – Вы уже празднуете победу? Подождите же хоть немного. Ликвидируйте хоть Керенского, который поехал организовать поход против Петербурга… Да и вообще мы тут с вами едва ли вполне сойдемся…
Зиновьев молча смотрел на меня с минуту, а потом отошел шага на два в сторону. Ведь он только что высказывался и даже пытался вести кампанию против восстания — из опасения, что оно будет раздавлено. И вдруг дело идет так гладко! Но, с другой стороны, о Керенском и многом другом он действительно забыл и слишком поспешил поздравить чужого человека. В голове Зиновьева, несомненно, шло брожение.
– Нет, нет, я выступать сейчас не буду, – донесся до меня контральто в ответ на предложение посланца от президиума выступить перед Советом. А Ленин тем временем говорил:
– …Угнетенные массы сами создадут власть. В корне будет разбит старый государственный аппарат, и будет создан новый аппарат управления в лице советских организаций. Отныне наступает новая полоса в истории России, и эта третья русская революция должна в своем конечном итоге привести к победе социализма. Одной из очередных задач наших является необходимость немедленно закончить войну. Но для того чтобы кончить эту войну, тесно связанную с нынешним капиталистическим строем, – ясно всем, для этого необходимо побороть самый капитал. В этом деле нам поможет то всемирное рабочее движение, которое уже начинает развиваться в Италии, Германии, Англии… Внутри России громадная часть крестьянства сказала: довольно игры с капиталистами, мы пойдем с рабочими. Мы приобретем доверие крестьян одним декретом, который уничтожит помещичью собственность. Мы учредим подлинный рабочий контроль над производством. У нас имеется та сила массовой организации, которая победит все и доведет пролетариат до мировой революции. В России мы должны сейчас заняться постройкой пролетарского социалистического государства. Да здравствует всемирная социалистическая революция!
