вел себя ровно так же, как другие птицы, еще недавно нападавшие на Ханса, и, по всей видимости, ничуть не пострадал.
— Промахнулся! — шепотом возвестил Ханс, хватая ружье и принимаясь перезаряжать. — О баас, и почему ты не кинул камень в первую кучу?!
Я метнул на готтентота взгляд, который, должно быть, его напугал; во всяком случае Ханс умолк. Оттуда, где стояли на коленях буры, донесся многоголосый стон. Мои товарищи принялись молиться усерднее прежнего, а зулусские сановники наперебой что-то втолковывали своему королю. Потом я выяснил, что Дингаан ставил против меня десять голов скота за одну, а его советники с великой неохотой принимали эти условия.
Ханс перезарядил ружье, вставил капсюль, взвел курок и передал ружье мне. Между тем в небе появились другие стервятники. Торопясь покончить с выпавшим нам испытанием, в подходящий миг я выбрал птицу, прицелился и надавил на спуск. Снова прогремел выстрел, снова я увидел кувырок в воздухе и услышал знакомый звук. Господи! Аасфогель медленно развернулся и начал величаво подниматься в небеса в той же манере, в какой спускался. Я опять промахнулся!
— Это вторая куча камней виновата, баас, — проговорил Ханс.
На сей раз я даже не взглянул на него. Просто сел и закрыл лицо руками. Еще один промах, и тогда…
Ханс помешал мне предаваться отчаянию.
— Баас, — прошептал он, — эти аасфогели видели вспышку, вот и шарахнулись, точно перепуганные лошади. Ты стреляешь, когда они смотрят на тебя, баас. Надо встать с другой стороны, стрелять им в хвост, ведь даже у аасфогеля нет глаз на хвосте.
Я отнял руки от лица и воззрился на готтентота. Поистине, моему слуге было ниспослано озарение свыше! Я все понял. Пока клювы птиц повернуты ко мне, я могу стрелять хоть целый день, но не попаду ни в одного даже из полусотни стервятников, ибо они уворачиваются от вспышек и пули пролетают мимо — на волосок, но мимо.
— Идем! — выдохнул я и поспешил пересечь «арену», чтобы спрятаться за валуном, что лежал напротив кустов, ярдах в ста от прежнего укрытия.
Пришлось пройти мимо зулусов, которые осыпали меня градом насмешек; они спрашивали, куда подевалось мое колдовство и хочу ли я, чтобы моих товарищей убили поскорее. Дингаан же поставил пятьдесят голов скота против меня, однако никто не отважился состязаться с королем.
Я хранил молчание, даже когда мне вслед закричали, что «белый бросил копье и трусливо удирает». Суровый и угрюмый от отчаяния, я достиг валуна и укрылся за ним вместе с Хансом. Буры по-прежнему стояли на коленях, но молиться, похоже, перестали. Дети плакали, мужчины хмуро переглядывались, фру Принслоо обнимала Мари, утешая ее. Там, за большим камнем, ко мне вернулось мужество, как случается порой в миг величайшей опасности. Я вспомнил свой сон и успокоился. Всевышний не будет столь жесток и не позволит мне промахнуться заново, не обречет на погибель моих несчастных товарищей.
Выхватив ружье из рук Ханса, я зарядил его самостоятельно, поскольку мне пришло в голову, что не следует доверять это занятие другим. Когда я вставлял капсюль, очередной стервятник как раз завершал последний круг. Вот он завис в воздухе, и ко мне был обращен его хвост! Я поднял ружье, прицелился между подобранными лапами птицы, надавил на спуск — и зажмурился, ибо попросту не смел смотреть.
Я услышал, как пуля во что-то ударилась, а несколько секунд спустя послышался иной звук — какой-то предмет грянулся оземь. Я открыл глаза: в восьми или десяти шагах от убитых зулусов лежала, раскинув крылья, мерзкая тварь, тоже мертвая.
— Allemachte! Так-то лучше! — воскликнул Ханс. — Ты же бросал камни в остальные кучи, верно, баас?
Зулусы оживленно галдели, ставки против меня пошли вниз. Буры с побелевшими от волнения и страха лицами безмолвно взирали на меня. Это я видел краем глаза, пока перезаряжал. Следующий стервятник между тем приближался; он явно заметил неподвижную птицу на земле, но, должно быть, ничего не заподозрил и решил, что бояться не стоит. Я прижался спиной к валуну, прицелился и выстрелил, совершенно уверенный в успехе. На сей раз я не зажмуривался, а потому видел воочию, как все произошло.
Пуля поразила птицу между нами, прошла насквозь, и стервятник рухнул замертво, угодив едва ли не на голову своему погибшему ранее собрату.
— Хорошо, хорошо! — Ханс прицокнул языком от восторга. — Не промахнись по третьей, баас, и als sall recht kommen[220].
— Ну да, — согласился я, — осталось только не промазать. Я снова перезарядил ружье самостоятельно, позаботившись забить порох поглубже и подобрать пулю, которая ровно и гладко вошла бы в ствол. Вдобавок я почистил колючкой ударник и чуть присыпал его порохом, чтобы избежать малейшей возможности осечки. Затем вставил капсюль и стал ждать. Что там творилось у буров и зулусов, я не знал и не хотел знать. В тот миг наивысшего напряжения я не оглядывался по сторонам, целиком сосредоточившись на своей роли в драматическом представлении.
Стервятники будто сообразили, что происходит что-то необычное, сулящее им опасность. Они кружили в небе, слетевшись десятками, если не сотнями, с востока, запада, севера и юга; величаво парили над холмом, но ни один не выказывал намерения спуститься за угощением из мертвых тел. Я продолжал наблюдать и вдруг заметил среди птиц того самого громадного вожака, что клюнул бедолагу Ханса в лицо. Этого аасфогеля легко было отличить, поскольку он превосходил размерами всех прочих птиц, к тому же у него были крылья с белой каймой. Мне бросилось в глаза, что его стая держится рядом, и вообще, птицы вели себя так, словно о чем-то советовались.
Но вот они разделились, и вожак стал снижаться, собираясь, вероятно, присмотреться к телам на земле. Он спускался, сужая круги, достиг того уровня, с которого следовало нырять вниз, и, по благословенному обыкновению своей породы, завис в воздухе на секунду-другую. Его могучий клюв был обращен на юг, а
