До «революционных ужасов» дело, однако, не дошло. В эти годы было упорядочено центральное управление: созданы министерства, ясно определены функции Сената, отлажена взаимосвязь между центром и органами управления на местах, организован через Сенат общий контроль над деятельностью госаппарата. Вся эта система мер была, очевидно, вполне уместна в стране, пережившей неурядицы последних лет царствования Екатерины и произвольно деспотическое правление Павла. Но в этих реформах почти не прослеживалось влияние тех принципиально новых идей законности, гарантии прав населения и прочее, что так воодушевляло юного Александра, в сочувствии которым он признавался Чарторыйскому. Напротив, преобразования эти все больше укрепляли существующий строй, став своеобразным итогом многовековых усилий власти по устроению самодержавно-бюрократической государственности в России.
Второй «приступ» к реформам Александр осуществил в 1808–1811 годах, после неудачных войн с Наполеоном, завершившихся тяжелым для России Тильзитским миром. В это время его главным и по сути единственным сотрудником, более того, доверенным лицом стал М.М. Сперанский, который со свойственными ему четкостью и обстоятельностью воплотил благие, но туманные пожелания императора в грандиозный «План государственного преобразования». Однако все ограничилось открытием в 1810 году Государственного Совета, органа, который, по плану Сперанского, должен был стать связующим звеном между царем и Думой, а на деле стал совещательным учреждением чисто бюрократического характера при царе.
Таким образом, реформы Александру не задались. Реальная жизнь никак не поддавалась абстрактным планам. Реальные люди совсем не походили на тех условных подданных, которым Александр искренне хотел обеспечить «блаженство».
На пути к переменам царь столкнулся еще с одним, на сей раз внутренним, препятствием. Поставив задачу ввести в России законность, гарантировать права ее граждан и увенчать все эти деяния конституцией, царь в то же время не желал ни на йоту ограничить свою личную власть. В известной мере это объяснялось сопротивлением высших слоев, Александр опасался, что, отказавшись от абсолютной власти, он выпустит из рук свое главное оружие. Но вести страну к конституционному строю, укрепляя в то же время самодержавие… Поистине Александр ставил перед собой невыполнимую задачу. Постепенно у него возникает ощущение собственного бессилия, невозможности достичь поставленной цели. Усиливается разочарование в людях и, наверное, в себе самом. Характер царя становится все более скрытным. «Никому не верю» — вот фраза, которая как нельзя лучше определяет состояние Александра к концу первого десятилетия его царствования.
1812 год. Отечественная война была страшным испытанием для Александра. Противник, не знавший поражений, воспринимавшийся в России многими верующими как антихрист, неуклонно продвигался в глубь страны. В ближайшем окружении Александра царили панические настроения. Надежды на победу становились все призрачней. И в это поистине тяжкое время император, изменив с детства внушавшемуся ему холодному, рациональному отношению к религии, берет в руки Священное писание… Впоследствии он вспоминал: «Я пожирал Библию, находя, что ее слова вливают новый, никогда не испытанный мир в мое сердце и удовлетворяют жажду моей души». Царь становится на молитву…
Изгнание Наполеона из России, заграничные походы, торжественное вступление в Париж в 1814 году — все это укрепляло Александра в его религиозном настроении; царь усваивает новые взгляды на мир, на людей, на свои жизненные задачи. На первое место теперь выдвигаются не политические реформы, не преобразование хозяйственных отношений, а религиозно-нравственное усовершенствование человечества.
Однако религиозные устремления императора при всем своем отличии от его реформаторских планов имели с ними одно роковое сходство — были столь же абстрактны и оторваны от реальной жизни. Проводниками религиозных идей императора стали либо свирепые ханжи, либо лукавые, бездушные карьеристы; эти «истинные христиане» наиболее ярко проявили себя в беспощадном погроме университетов, издевательствах над наукой, преследовании серьезной профессуры…
Начало двадцатых годов для царя — время жестокого, последнего кризиса. «Как подумаю, как мало еще сделано внутри государства, то эта мысль ложится мне на сердце, как десятипудовая гиря, от этого устаю», — так говорил он в 1824 году. И вместе с тем Александр отказывается от каких бы то ни было попыток преобразовать Россию, стремясь к одному — худо ли бедно поддерживать в ней относительный порядок. С обычным для себя пониманием людей он находит подходящую опору — дельного, не рассуждающего и совершенно беспощадного в своей исполнительности Аракчеева. Высокие мечты гаснут в будничной рутине, лишь страшные военные поселения становятся последним зловещим отблеском александровских реформ…
А в обществе, разочарованном в своем некогда обожаемом повелителе, возникают тем временем революционные организации, которые преследуют, по сути, цели Александра в начале пути. Его должны были посещать мрачные воспоминания, ведь некогда и он, стремясь облагодетельствовать Россию, принял участие в убийстве отца… И вот пришло время подводить итоги.
Осенью 1825 года Александр с супругой Елизаветой Алексеевной выехал из Петербурга в Таганрог — императрица была больна, и доктора сочли климат Приазовья наиболее подходящим для ее исцеления. Перед выездом царь посетил Невскую лавру, где отслужил молебен и имел беседу со схимником, отцом Алексеем, известным своей подвижнической жизнью. В Таганрог Александр прибыл с невеселыми мыслями. Через несколько дней после приезда, найдя за обедом в сухаре камешек, он повелел расследовать это пустяшное обстоятельство, очевидно, допуская возможность покушения на свою жизнь… Проведя несколько недель в Таганроге, обжившись на новом месте, царь в конце октября поехал в Крым. Он вернулся 5 ноября больным, причем симптомы болезни — сильное расстройство желудка, лихорадка — впоследствии породили слух о том, что подозрения царя оказались справедливыми: он-де был отравлен… Болезнь продолжалась две недели, усиливаясь с каждым днем, и 19 ноября в Петербург полетело известие о кончине государя императора.
Завершая это предельно краткое жизнеописание, отметим утонченность натуры Александра, искренность и напряженность духовных поисков, которые в конце концов привели к жестокому кризису, ощущавшемуся не только родственниками и приближенными, но и теми, кто был отдален от царя. Отметим также, что смерть царя была совершенно неожиданной и свидетелем ее стал очень узкий круг приближенных. Все это, вместе взятое, и сделало возможным возникновение удивительной, фантастической легенды об «уходе» императора и житии его в Сибири под именем старца Федора Козьмича.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
