садху и подбодрить их криками. Торгаши предлагали людям флейты, парики, священные шнуры, браслеты, серьги, воздушные шарики и лакомства: арахис, чана-джор-гарам[62] и стремительно тающее мороженое. Порядок поддерживали полицейские – пешие и конные, а один даже верхом на верблюде. Шествия разнесли по времени, дабы избежать сутолоки и конфликтов между садху из разных сект. Поскольку садху были воинственны, надменны и во всем пытались обойти других, организаторы фестиваля приняли меры, чтобы между окончанием одного шествия и началом другого проходило не менее пятнадцати минут. В конце марша участники процессий резко поворачивали налево и кидались к Гангу, где – под крики «Джаи Ганга!» и «Ганга Майя ки Джаи!»[63] – весело и шумно плескались всей гурьбой. Потом по другой, более узкой улице они возвращались в лагерь, свято веря, что нет им равных среди акхар по величию и благочестию.
Великий священный фикус над широким земляным спуском, как все теперь видели, был цел и невредим и простоял бы еще много сотен лет. Буря не смогла вырвать его из земли, чего нельзя было сказать о деревьях поменьше. Паломники продолжали толпами прибывать на вокзал Пул Мелы. Они проходили мимо дерева, уважительно кланялись ему, сложив ладони, и начинали спуск к пескам и Гангу. Но сегодня, когда по главному фестивальному маршруту у подножия спуска двигалось какое-нибудь шествие, участники его невольно пересекались с потоком постоянно прибывающих сверху паломников, и дальше, на самом спуске, начиналась толкотня. Впрочем, никто особо не возмущался – в частности, потому, что со спуска открывался замечательный вид на пышные шествия внизу, а те паломники, которые в этот священный день впервые попали на фестиваль, могли полюбоваться обширными просторами палаточного городка и раскинувшейся внизу великой рекой.
Вина Тандон, ее подруга Прийя Гойал и несколько их ближайших родственников шли в этой толпе и смотрели вниз. Была с ними и старая госпожа Тандон, и ее внук Бхаскар, которому не терпелось все увидеть, посчитать, вычислить, оценить и получить от всего удовольствие. Прийю ради такой богоугодной цели даже выпустили из домашне-семейного заточения. Ее невестки и свекровь, конечно, устроили скандал, но мужу удалось привести несколько религиозных доводов и мягко их переубедить. Они так прониклись его словами, что, когда Вина зашла за Прийей, та даже уговорила мужа пойти с ними. Мужчины из семьи Вины не пошли: Кедарнат уехал из города по рабочим делам, Ман все еще был в Рудхии, Пран отказался вновь лицезреть это невежество и суеверия, а Махеш Капур в ответ на приглашение дочери только презрительно фыркнул. Сегодня, впрочем, с ними не было даже госпожи Капур. Она так и не смогла поверить в миф, которого не было ни в одной священной книге, о мосте из листьев священного фикуса, якобы встающим над Гангой в этот великий день. Ухо Джахну – это одно дело, а мост из листьев – совсем другое.
Вина и Прийя всю дорогу болтали, как школьницы. Они обсуждали былые времена, свою учебу в школе, прежних друзей, виды Пул Мелы, недавние выходки обезьянок в Шахи-Дарвазе и – шепотом, пока муж Прийи не слышал, – свою родню. Они нарядились как можно ярче и эффектнее (но в рамках приличий): Вина была в красном, а Прийя в зеленом. Хотя Прийя собиралась, как и все остальные, окунуться в Гангу, на ней было толстое золотое ожерелье с цветочным узором – ибо, если дочь дома Раи Бахадура и выходила порой за его стены, не пристало ей показываться людям без украшений. Ее муж, Рам Вилас Гойал, нес Бхаскара на плечах, чтобы тот лучше все видел. Когда у Бхаскара возникали вопросы, он просил бабушку все ему объяснять, и старая госпожа Тандон, хотя почти ничего не видела – подводили и рост, и зрение, – охотно объясняла. Все они, как и все вокруг, были в приподнятом расположении духа. Толпа состояла главным образом из горожан и крестьян, изредка попадались полицейские и даже не участвовавшие в шествиях садху.
В десять утра на песках Пул Мелы, несмотря на вчерашнюю бурю, стояла жара. Некоторые паломники прятались от палящего солнца (и возможного дождя) под зонтиками. По тем же причинам (а еще потому, что это был символ могущества) над самыми важными садху несли зонты их последователи.
Из репродукторов непрерывно летели объявления, и так же непрерывно звучали барабаны и трубы на фоне бормотания толпы, которое то и дело сменялось ревом. Шествия прокатывались по пляжу волна за волной: священники в желтых одеяниях и оранжевых тюрбанах, сопровождаемые гудением туб и раковин шанкха; паланкин с заспанным стариком, похожим на фаршированного попугая (перед ним несли красный бархатный вымпел с надписью: «Шри 108 Свами Пробхананда Джи Махарадж, Ведантачарья, магистр искусств»); полуголые наги с тонкими шнурами на талиях и спрятанными в белые мешочки гениталиями; длинноволосые мужчины с серебряными жезлами; оркестры и ансамбли всех мастей, одни были в черных кителях с золотыми эполетами и нестройно гудели в кларнеты, другие (под названием «Дивана 786»[64] – очевидно, мусульмане; как же их наняли выступать на этом шествии?) в красных кафтанах играли на гобоях. На колеснице, запряженной лошадьми, сидел беззубый старик, яростно оравший в толпу: «Хар, хар!» – а те ему отвечали: «Махадев!» Другой махант, жирный, темнокожий и с пышной женской грудью, блаженно улыбался всем с коляски, запряженной людьми, и швырял в паломников бархатцы (а паломники торопливо собирали их на влажном песке).
К этому времени Вина и компания почти наполовину одолели спуск, битком забитый паломниками (в один ряд их умещалось почти пятьдесят). Сзади постоянно поджимали другие паломники, идущие из города, окрестных деревень и с дополнительных поездов, пущенных по случаю Пул Мелы. По обе стороны спуска тянулись глубокие канавы, поэтому двигаться можно было только вперед. Одно из шествий садху по какой-то причине застопорилось: быть может, они встретили впереди препятствие или же просто захотели растянуть удовольствие и подольше покрасоваться перед зрителями. В толпе поднялось волнение. Старая госпожа Тандон предложила пойти назад, но это, разумеется, было невозможно. Наконец шествие двинулось дальше, начался долгожданный перерыв, и толпа на спуске рванула вперед через главную улицу Пул Мелы, спеша влиться в сплошную массу зрителей на другой стороне. Полицейским удалось восстановить порядок, и через несколько минут Бхаскар, сидевший на плечах Рама Виласа, увидел следующее шествие: несколько сотен полностью обнаженных нагов-аскетов, впереди и позади которых шествовало по шесть разодетых в золото слонов.
Бхаскар и его семья еще стояли на спуске, хотя до подножия им оставалось буквально двадцать футов. Они хорошо все
