— А мужчины?
— Мужчины есть мужчины. А те, что на «Золотой траве», — хуже всех. Приходится оставлять им свободу действий.
«Золотая трава» уже находится под защитой мола. Она приближается медленно, почти касаясь каменных стен. Высота прилива такова, что женщинам, не приближающимся к краю, видна лишь верхушка травель-мачты. Мари-Жанн не двигается с места, другие тоже. Надо предоставить мужчинам действовать. Вот парус спадает вдоль обнаженной мачты, и она раскачивается.
Они стараются прибиться к железным кольцам, ввинченным в каменный мол. Появляется первая рука — детская, держащая гармонику. Почти тотчас же юнга Херри вползает на четвереньках на камни, стараясь прийти в себя. Высокая черная женщина, его мать Фан, бросается, чтобы поднять его. Она набрасывает ему на плечи одеяло, которое все время держала, прижав к животу, и уводит сына, не промолвив ни одного слова.
— Подождите нас, — кричит Лина Керсоди. — Идемте оба ко мне. Там тепло. У нас много еды. Ведь сейчас — праздник рождества.
Фан отвечает жестом категорического отказа. Сын высвободился из ее объятий. Он идет впереди нее, счастливо играя на своей гармонике. Он точно поймал мотив Пьера Гоазкоза.
За юнгой появляется Ален Дугэ. Видна лишь половина его тела, когда он приостанавливается, держась обеими руками за первое причальное кольцо. Он колеблется, не зная, как себя повести. Его мать лучшим образом приходит ему на помощь.
— Ну же, Дугэ, поторапливайтесь! Вы и так достаточно долго заставили нас ждать. Я знаю, что вы перенесли хорошенькую встряску, но и мы тут тоже не веселились. Завтра вы все увидите своими глазами. А сейчас мы должны идти к Лик Малегол, чтобы уладить то дело, которое чуть не обернулось плохо, — вам известно, когда и почему? Вы такой же торопыга, каким был ваш отец. Лина Керсоди объяснит вам остальное. В путь!
— Надо подождать остальных, — нерешительно протестует Ален Дугэ.
Он очень бы хотел, чтобы другие очутились вокруг него, стали бы между ним и Линой Керсоди, Как сможет он остаться с ней наедине после всего того, что произошло? Его мать уже двинулась в путь. Лина решительно берет его за руку.
— Идемте, Ален Дугэ. Мы и так опоздали на целых три недели. Остальные все знают, что их ждет радушный прием у Лик Малегол. Дорога им известна.
— Вы меня немножко испугали, матрос, — говорит Элена Морван Корантену Ропару, который стоит перед ней, очень смущенный.
— Это — в последний раз, Элена. Я решил переселиться к вам.
Раздается третий решительный звон церковных колоколов. Опаздывающие должны поторопиться, если хотят прийти до звона маленького колокола, который знаменует начало полуночной мессы. Супруги дали обещание быть в церкви. Они и будут.
На молу остается лишь один старик Нонна, он стоит у фонаря, который поставил себе под ноги. О нем позабыли. Не могли же не знать, что он будет стоять там до тех пор, пока «Золотую траву» не покинет последний член команды. Но двое ушедших, не нарочно ли сделали они вид, будто забыли о нем? Ведь обычно-то, пришвартовавшись, они никогда не проходили мимо него, не поговорив. Разумеется, этой ночью они слишком заняты. Но что делают двое оставшихся? Надо бы пойти взглянуть. Однако Нонна знает, что моряки не освобождаются, пока не закончат всех мелких работ на борту. А Пьер Гоазкоз должен, как положено, сойти на берег последним.
Наконец появляется Ян Кэрэ. До чего же он ловок, этот крестьянин! Он выпрыгивает на камни, опершись на них всего лишь одной рукой. Поднявшись, он снимает каскетку, запускает руку в гриву своих волос, потом опять прикрывает их. Идет прямо к Нонне Керуэдану.
— Вот оно как!
Он стукает кулаком о кулак. Ему надо сказать нечто крайне неприятное. Старик Нонна чувствует, как его охватывает слабость. Хозяин «Золотой травы» — неужели его смыло волной? Почему его, а не кого-либо другого?
— Где Пьер Гоазкоз?
Яну Кэрэ приходят на ум высокопарные слова.
— Пьер Гоазкоз — в Радости. Он совершил свой последний путь. Теперь его останки на дне барки. Я подумал, что это тебе надлежит его погрести.
Встречаются глаза, цвета мокрой земли и голубые, которые не моргнули. Растение Аллилуйя и золотая трава столкнулись лицом к лицу.
— Ты сделал правильно. Помоги мне спуститься.
Но он не нуждается в помощи. В нем обнаружилось столько энергии, что он вспрыгивает на барку почти с юношеской ловкостью. Он едва бросает взгляд на останки, завернутые Кэрэ в брезент. Тело уже погружено в воду не менее, чем на поставленную ребром ладонь. Гроб без крышки, прогнивший изнутри.
— Ты сможешь выйти обратно?
Ян Кэрэ стоит на камнях коленопреклоненным.
А Нонна Керуэдан искусно натягивает парус. Яна охватывает отчаянное желание прыгнуть обратно на «Золотую траву» и погибнуть вместе со стариком. Это свело бы все счеты. Но он должен отпустить этих двоих наедине совершить свое последнее плавание.
— С тем ветром, который поднялся, — кричит ему старик радостным голосом, — для меня легче будет отчалить, чем было вам причаливать.
— Прощай, дед Нонна!
— Прощай, сын!
Ян Кэрэ поднимается. Он обнаруживает, что ценой некоторых усилий можно пробраться через брешъ на другой конец мола. Он лишь добрался туда, а «Золотая трава» уже достигла выхода в открытое море. Ветер не перестает крепчать и нашел наконец прямое направление. Его свист звучит, словно музыка большого органа. Но еще недостаточно громко, чтобы заглушить проклятия Нонны Керуэдана, который ругается во всю мочь, как некогда Дьяволица, прежде чем исчезнуть в пучинах океана.
Кончено. Что кончено? Кончено для Корантена Ропара, который уйдет в горы. Ему нетрудно будет найти успокоение возле Элены Морван. Кончено для Алена Дугэ, если его мать и Лина Керсоди сумеют правильно подойти к делу. Может быть, он купит моторную лодку — но не наверняка — или станет торговать рыбой, которую выловили другие, если только не купит завода — ему есть на что, — а возможно, станет владельцем отеля, под указкой своей жены. Что касается юнги, тут надо еще подождать, бывают ведь зерна, которые никогда не прорастают. А он, Ян Кэрэ, он — неисправим и доволен, что именно таков, потому что болезнь, которая его обуяла, не мешает ему любить жизнь и отплясывать горный гавот.
Он не пойдет к Лик Малегол. У него уже нет ничего общего с людьми, которые там соберутся. Он будет лишним. Его станут стесняться. Пусть будут на свой лад счастливы, если только счастье существует. У него в комнате должно найтись, чем перекусить. Остатки мяса, полкаравая хлеба. Если его комната разрушена, он разбудит Жоза-из-табачного-киоска. Этот добрый парень отыщет, чем насытить его голод, и какой-нибудь матрас, набитый сеном, чтобы он мог поваляться денек-другой. И никто не узнает, что он трудится над сном без сновидений, пока министр будет произносить речь. Какое ему дело до министра! Пускай его заливается соловьем, этот министр.
И Ян Кэрэ начал насвистывать. Что насвистывать? Тот мотив, который Пьер Гоазкоз, стоя у штурвала своего судна, пропускал сквозь зубы, когда выходил на океанский простор. Тот же, что и юнга Херри воспроизводил на своей гармонике. Но лишь Пьер Гоазкоз знал, что это мотив одной очень-очень старой песни, которая начинается словами:
Когда скосили золотую траву,Тотчас же поднялся туманИ началась заваруха!
