Бестирер и его семья встретили нас, как старых друзей. После небольшого завтрака, состоявшего из пирога и кофе, мы оставили Фрэнсис наедине, чтобы она поспала сколько сможет, прежде чем мы снова выедем в полночь. Пока Фрэнсис спала, я пил. Пил виски, потом пиво, пиво без конца в течение нескольких часов с бестирером Кекертака и с настоящим джентльменом — бестирером Саркака, любителем выпить. Давида тоже иногда допускали к краю того аристократического круга, в котором я находился. Но, конечно, стакана ему не дали. Он стоял или сидел на полу и пил из бутылки. Я рассчитался с бестирером. Гребцы, привезшие меня в Скансен, скрыли, что я там заплатил им двадцать крон, и получили от бестирера плату за мой проезд полностью. Конечно, я выплатил ему все, так же как оплатил и счет за двух человек с упряжками, перевозивших нас от места высадки с «Краббе» до Кекертака. Потом в Кекертаке начались танцы. Корыстные наклонности кекертакских мужчин здешние девушки полностью искупают своими жаркими объятиями. Так в разных праздничных развлечениях время подошло к полуночи. В одиннадцать сели за сытный ужин; в двенадцать выехали…
Серые сумерки, прохладный воздух. Лед был крепкий, слегка покрытый снегом; по гладкому льду ехали спокойно. Через полчаса или три четверти часа мы выбрались на сушу и, чтобы пересечь полуостров Нугссуак, начали длинный крутой подъем. Снег не такой рыхлый и мягкий, как две недели назад, поэтому ехать было намного легче. Кроме того, и уклоны при продвижении на север менее круты. Расстояния, казавшиеся при первой поездке такими большими, теперь, став привычными, сократились.
Постепенно серый полуночный свет уступил белизне дня. Солнце затянуло облаками, и это избавило меня от темных очков. Перевалив через высшую точку, мы встретили несколько крутых уклонов под гору. Хотя я тревожился, что местами приходится везти Фрэнсис по очень неприятным спускам, но все прошло благополучно. Сани Давида опрокинулись. По мере приближения к северной стороне полуострова появлялись все новые и новые крутые спуски. Но я уже основательно освоил прием торможения, и все сошло хорошо. Несколько рискованной дорогой оказалась замерзшая речка, так как иногда ледяная корка под нашим весом проламывалась, и сани наполовину проваливались в поток, текущий тремя футами ниже. Нильс (добавочный каюр) один раз опрокинулся и промок насквозь. Достигнув фьорда, мы несколько минут отдыхали, пока Нильс переодевался в сухой анорак, затем выехали на последний перегон в несколько миль, отделявший нас от Икерасака. Лед, покрытый на один-два дюйма водой, был гладок, как стекло, и так как я не спал сорок восемь часов, то стал дремать. Фрэнсис крепко уснула. Мы оба проснулись оттого, что сани стояли, упершись в небольшой ропак [52] вышиной около ярда. Забыв, что Фрэнсис не умеет ездить на санях, я погнал собак. Когда мы перевалили через ропак, сани накренились под острым углом, и Фрэнсис скатилась в лужу.
Чтобы достигнуть Икерасака, нам пришлось опять пересечь узкую полосу суши, на этот раз голую. Въехали в Икерасак в 11 часов 30 минут — как раз ко второму завтраку.
Я забыл сказать, что единственная неприятность, которая была во время поездки, это частые обрывы упряжи — постромок. Они рвались, наверное, раз пятнадцать, и, конечно, всякий раз, когда больше всего требовалась тяга каждой собаки. Одна собака, прихрамывавшая еще перед выездом, так захромала, что не могла быстро бежать наравне с другими на спусках. В конце концов пришлось пустить ее бежать не в упряжке. За час до нас в Икерасак прибыл Ольсен. Он добрался из Уманака до кромки льда на капитально отремонтированной «Нае», а от кромки прошел пешком.
На следующий день мы выехали поздно утром. Достигли кромки льда, сделав предварительно несколько крюков, чтобы избежать опасных участков даже в лучших местах тонкого льда. Потом, лавируя между плавучими льдами, благополучно добрались до Икерасака.
Через два дня отплыли на «Нае» в Игдлорссуит. На борту: Фрэнсис, доктор, Беата (кифак доктора и повивальная бабка Кекертака), Давид, Ольсен и четыре человека команды. Сначала мы отправились в Кекертак, чтобы высадить на берег повивальную бабку и дать возможность доктору посетить своих пациентов. Было 3 часа утра, когда «Ная» уткнулась носом в лед Игдлорссуитского пролива и ошвартовалась. Мы понеслись в Игдлорссуит наперегонки — Ольсен на одной из моих упряжек с Беатой и Давидом, я на другой с Фрэнсис и доктором. Выиграл гонку я! Опередил их не меньше чем на пятнадцать минут. Приехали в четыре утра. Было прекрасное ясное солнечное утро, и казалось странным, что весь поселок спит. Подъехали к моему дому; не распрягая собак, я побежал будить Саламину — у нее был ключ от дома. В доме Рудольфа спали; все встали и были нам рады.
Вскоре в доме стало тепло. Кофе сварен и стоит на столе. Рудольф и Маргрета присоединяются к нам. От тостов с кофе переходим к шнапсу и пиву. Понемногу люди в поселке пробуждаются и собираются вокруг нашего дома. Мы приглашаем все больше и больше народу, и вскоре у нас уже множество гостей: Ганс, Йонас, Кнуд, Петер, Давид, Абрахам, молодой Эмануэль, их жены и дочери. Шнапс. Я произношу речи. Музыка и танцы.
Ольсен разбудил своего врага Стьернебо, чтобы раздразнить его и привести в бешенство из-за двигателя «Наи». Чтобы разбудить Стьернебо, Ольсену пришлось громко и не переставая звонить в большой колокол, висящий на стене дома управляющего как раз рядом с окнами спальни. Ольсена впустили в дом. Несколько часов спустя, что-то около десяти, он вышел оттуда и, спотыкаясь, начал подниматься на гору.
Веселящиеся у меня гости стоят толпой около дома, глядя на страшное возвращение Ольсена. Он шатается, спотыкается; лицо его осунулось от шнапса, искажено гневом. Славное зрелище для гренландцев ясным майским утром. Пьяному помогают войти в мой дом. Минуту или две он дико разоряется:
— Я ему показал, чтоб его черт… и т. д.
Потом валится носом вперед и засыпает пьяным сном, положив лицо на протянутые поперек стола руки.
Часом позже, пытаясь убрать Ольсена в сторону, потому что его огромное тело мешало танцам, мы разбудили его. Ольсен вышел из своего бессознательного состояния, как разъяренный медведь, угрожая уничтожить всех нас. Рудольф и я вывели его из дому, и я остался с Ольсеном наедине.
— Я его убью, будь он проклят, убью! — ревел он. — Он говорит, что я погубил двигатель!..
Потом, закрыв лицо руками, Ольсен положил голову на ящик для угля и закричал: "Нет, ей-богу, я его убью!" — и, шатаясь, бросился напрямик к дому Стьернебо.
Мне в общем было все равно, убьет он Стьернебо или нет, но я прибег к избитому приему — уговорами и хитростью, но не силой удержал его. Наконец Ольсен немного утих и отправился мирно вниз к Стьернебо, чтобы проспаться.
Только что гул, похожий на гром или глухой взрыв, потряс дом. Оказывается, камень кубической формы, примерно в 16 дюймов в поперечнике, скатился со склона горы и разрушил угол ящика для угля.
Гости разошлись около полудня, но в течение всего дня продолжали ходить в разные места по кафемикам. Вечером у нас был званый обед: Абрахам с Луизой, Рудольф с Маргретой, Катрина, Мартин и мы четверо, включая доктора.
[Предполагая, что читатель уже хорошо представляет себе меню наших гренландских званых обедов и что вообще на них происходит — включая, конечно, танцы, а затем появление и участие в них значительной части взрослого населения поселка, — мы просто отметим, что все хорошо провели время, и вернемся к дневнику.]
В Игдлорссуит мы приехали 5 мая утром. А 7-го утром в 11 часов Фрэнсис, доктор, я и множество игдлорссуитцев на своих упряжках отправились в Нугатсиак. На следующий день там должно было состояться празднование дня рождения маленькой дочки помощника пастора Беньямина. Подобрали наконец состав для четырех саней: Рудольф и Маргрета, Мартин и Саламина, Абрахам с Луизой и одним или двумя детьми, Фрэнсис, доктор и я. Во всех упряжках было по восемь собак.
Поездка превратилась в гонки. Рудольф шел впереди, остальные растянулись неподалеку следом не в состоянии перегнать друг друга. Мартин обогнал меня, ушел вперед со своей упряжкой, когда моя из-за чего-то остановилась. Перед Нугатсиаком я сделал последнюю отчаянную попытку обогнать всю вереницу, но снег в стороне от санного пути был слишком глубок для быстрой езды. Я отстал и оказался опять на третьем месте. Тут мои соперники поступили довольно странно: они передали по линии, чтобы все остановились, и пропустили меня вперед на первое место. Очевидно, им казалось, что моя гордость белого человека требует въехать в Нугатсиак первым. За кого они нас принимают?
Празднества начались сразу с того, что распечатали бутылку виски, привезенную доктором Павии, и откупорили бесчисленное множество бутылок пива. Но на следующий день дело развернулось всерьез — день превратился в сплошной кофе-пиво-виски-танцемик. Почти все были немного навеселе и все были очень довольны. Танцы устроили в школе — там великолепный танцевальный зал. Вся молодежь, все красавицы Нугатсиака были на танцах и кроме них еще много немолодых и некрасивых. Беньямин, помощник пастора, вел себя экстравагантно — это его обычная роль. Он танцевал напропалую, выделывая всевозможные и необычайные па. Эти па столько же смущали окружающих, сколько доставляли удовольствие самому Беньямину.
