Двор, со всех сторон обнесенный зданиями, был очень темен. Я знал, где стоит моя машина, и нашел бы ее в полном мраке. Я шагал медленно, опасаясь оступиться в темноте. Щелкнул зажигалкой. Слабый огонек осветил пятно не дальше моего носа. И все-таки я заметил, что в машине кто-то есть. В первую минуту я даже не понял, что это может означать, и нагнулся к стеклу с зажигалкой в руке. Легкий пиджак брошен на спинку переднего сиденья. Голая женская нога, согнутая в колене. Я тут же погасил огонь. Я стоял в полном оцепенении. В голове у меня было пусто. И в сердце было пусто – так я был поражен. Или просто обманывал себя, просто чувства или оборвались, или перегорели. Я повернулся и пошел вон со двора.
Никогда не узнаю, как я добрался до гостиницы «София». Дежурная администраторша в ошеломлении смотрела на меня. Не знаю, как я выглядел, наверное, как человек, готовый совершить убийство. К счастью, она узнала меня – здесь все меня знали, от швейцара до повара. Наше управление принимало немало гостей из-за границы, и мы всегда устраивали их в этой гостинице. Свободных номеров не было, так что администраторша предложила мне апартамент. Хорошо! На одну ночь, на две? Конечно, на одну. Просто я забыл свои ключи. Она мне не поверила и улыбнулась, но какое это имеет значение? И пожелала мне спокойной ночи. Я поднялся в номер, принял душ, надел пижаму. И встал у окна. Площадь, залитая апельсинным светом, была мертвенно пуста. Что могли бы сделать те двое в такую ночь? Включить зажигание и исчезнуть вместе с машиной навсегда, если это выход. Все мы так прочно схвачены капканом, что выход найти невозможно. Разве что внезапно распылиться на атомы и раз и навсегда включиться в круговорот вселенной.
Я погасил лампу, улегся и тут же уснул тяжелым, мертвецким сном. Проснулся ровно в семь, как по часам. Я всегда просыпаюсь в этот час, где бы я ни был, даже на другом конце земли. Сейчас я не могу объяснить ни одно свое действие – так механически и бездушно я совершал их одно за другим. Я сделал короткую утреннюю гимнастику, потом принял холодный душ. Даже если бы из крана полился кипяток, я все равно ничего бы не почувствовал. Я был совершенно бесчувствен. Чудесное состояние! Наверное, самое естественное для человеческого агрегата в эпоху сверхчеловеческих крылатых ракет. Я побрился внимательно и аккуратно. Да, действительно чудесно не иметь никаких человеческих желаний. Что человеческое мог бы я сделать сейчас, например? Ничего, разве что включить радио и послушать музыку. Изо всех человеческих искусств только Музыка – вне человека и над человеком. Вне жизни и над жизнью. Самые древние галактики, галактики сверхсознания, наверное, создают музыку и ничего больше. Если бы она могла достичь до нас, мы бы поняли, что она сотворена Сверхсуществом. Но разве оно может быть бесчувственным?
Я мог позавтракать, например. Это неизбежно, питаться необходимо, и у бесчувственных есть желудок, который надо чем-то заполнить, даже бесчувственно. Я заказал завтрак в номер. Ждал полчаса, но не дождался. В конечном счете, получается, и у бесчувственных есть нервы.
Оказалось, что на улице чудесное утро. Небо было такое бледное, какого я, кажется, никогда не видел. Нет, видел однажды, при полном солнечном затмении лет назад. Только в тот день я видел на нем этот неописуемо нежный голубой цвет. Я почувствовал себя себя гораздо бодрее. Глянцево гладкая корка спокойствия, которая только отражала внешние впечатления, стала легонько трескаться. Нет-нет, мне ничего не нужно, только немного спокойствия.
Моя секретарша подняла голову от пишущей машинки и посмотрела на меня с недоумением, которое, кажется, угрожало перейти в тревогу.
– Ты что здесь делаешь? – спросил я. – Ведь сегодня суббота.
– Надо кое-что докончить, – пробормотала она. – А вы, товарищ Игнатов?
– Я? Я спешно вернулся раньше времени. В понедельник утром мне надо быть с докладом в министерстве.
Я лгал так бесстыдно и бесчувственно! Ничего подобного со мной никогда не случалось, но она мне поверила тут же и полностью:
– Я могу вам помочь?
– Нет, ничего не надо. Я должен подготовить доклад. А ты лучше иди домой. Правда, иди, я никому не собираюсь звонить и ни с кем не хочу говорить.
Ганка тут же ушла. До полудня я просмотрел все бумаги, скопившиеся на моем столе. Не читая, подписал все приказы. Работа не увлекала меня и не помогала мне. Работа – для живых, для людей с привязанностями, в конце концов – для людей, у которых есть какие-то обязанности/ А я сейчас не мог ни за что отвечать. Правда, на столе лежала куча газет и журналов, но в эту минуту ничто не могло бы тронуть или заинтересовать меня. Я взял с полки энциклопедический словарь и открыл наугад. О. Оазис, Обиход, Обязательство… Обезьяны… Гм, обезьяны!
ОБЕЗЬЯНЫ (simae) – подотряд приматов. Тело длиной от 16 см до 2 м, низшие, чаще всего длиннохвостые… Человекообразные. Прямоходящие… Живут стаями… Подвид узконосых… Среда обитания… Размножаются…
Да, это мы и есть. Узконосые обезьяны. А носы узкие, наверное, потому, что мы суем их всюду, куда не надо. Какая скудная диета – улитки, мыши. Яйца, добытые воровством. Гусеницы майского жука – высший деликатес. Жалкие сладострастники, бесстыдные онанисты, которые не стыдятся ни своих детей, ни людей, ни бога. Все-таки кое-что неясно: откуда этот развитый мозг? Мозг ли порождает действия или действия создают мозг? И почему их эволюция так внезапно остановилась среди дороги? Господь-бог призадумался или…
Телефон зазвонил сильно и резко. Я знал, что ни в коем случае, ни за что на свете не должен поднимать трубку, и все-таки не выдержал…
– Алло… алло… алло… – прозвучал глухой и несчастный голос Лидии.
Я осторожно повесил трубку. Потом встал и опрометью бросился на улицу. Я просто не доверял самому себе, не знал, что сделаю, если она позвонит еще раз. Народу на улицах прибавилось, небо обрело нормальный цвет… Обедал я в тихой закусочной в глухом переулке. В сущности, я только заказал еду, но не притронулся к тарелке, хотя был нормально голоден. Я заплатил и ушел, не говоря ни слова.
К зоопарку я пошел пешком. Нарочно выбирал маленькие безлюдные переулки, чтобы избежать нечаянной и нежелательной встречи. Как знать, может быть, Лидия, отчаявшись, побежала в управление. По инстинкту, по внутреннему чувству. Я был уверен, что она не видела меня вчера, не могла видеть. И все-таки она поняла, что это именно я, иначе зачем бы она стала звонить мне на работу. Я очень хорошо понимал, что не могу избежать ни встречи, ни объяснения. И все-таки не хотел, чтобы оно произошло сегодня. У меня не было сил.
Меньше всего я стоял перед клеткой с павианами. Было грустно смотреть на этих животных с человеческими глазками. Наверное, они сами в отчаянии и от того, что родились, и от того, что существуют. Иметь больше всех других и в то же время не иметь ничего – может ли быть участь тяжелее и злосчастнее? Если мы действительно принадлежим к одному семейству, как уверяет меня энциклопедия, кто дал людям право сажать этих животных в клетку? Я ни на минуту не сомневался в том, что они несчастны, хотя казалось, что у них есть все необходимое – надежная крыша над головой, обильная еда. Или такова вообще судьба всех simie? Чем мы, люди, превосходим их? Может быть, и мы застряли на неком перекрестке? Может быть, наше положение еще трагичнее и безнадежнее, чем у них? Жизнь без смысла и смысл без жизни – не это ли две возможности нашего будущего существования?
Больше всего я простоял у клетки с выдрами. И заметно воспрянул духом. Они не капитулировали перед растлением, как обезьяны, они продолжали бороться. Я видел, как они непрерывно ныряют в проточную воду, как плавают в ней совершенными и изящными движениями. А ведь в воде не было ничего, что могло бы их привлечь – ни ожидания, ни надежды, ни еды. И все-таки они плавали и плавали, вылезали и снова ныряли, не обращая внимания даже друг на друга. Они делали самое разумное из того, что могли делать на этом свете – поддерживали свое совершенство.
В этом маленьком оазисе, который так удачно спрятал меня, я пробыл до пяти часов. Наконец тоска моя стала невыносимой. Тоска или предчувствие – не знаю. На улице я остановил такси и с облегчением откинулся на мягкую спинку. Я устал, меня слегка мутило – наверное, от сильных запахов.
– Давайте в Банкя, – сказал я. – Я вам объясню, куда именно.
Шофер включил счетчик, машина тронулась. Я рассеянно взглянул в окно и вздрогнул – мне показалось, что я увидел Лидию; она шла прямо вперед, по пустой улице, ни на кого не глядя, как сомнамбула, наталкиваясь на людей. Или так мне показалось.
Здесь воспоминание внезапно оборвалось, извратилось в трепещущий, весь в темных пятнах, бланк, как говорят киношники.
* * *
Я посмотрел на часы – без пяти два. Мина давно уже ушла, а я все еще сидел за столиком и пил третью мо счету чашку кофе. Теперь в кондитерской было гораздо больше народу, но никто на меня не смотрел, кроме новой официантки, которая время от времени обдавала меня благосклонным взглядом. Женщины любят мужчин моего возраста, особенно мрачных и одиноких. И хотя передо мной стояла чашка с кофе, она подошла ко мне.
