Сердце Эльзы чуть не выскочило из груди. Она не была знакома с этим мужчиной. Она знала только, что он пользуется одеколоном, который возбуждает ее фантазию, и выглядит так, что у нее захватывает дух. Больше ничего. Она даже не знала, как его зовут. Ситуация была опасной, и она это понимала. Но она чувствовала и то, что начинает влюбляться в этого мужчину, образ которого до сих пор существовал только в ее мечтах. И это чувство было сильнее всего.
– О'кей, – сказала она. – А как тебя зовут?
– Антонио.
В часовне Монтефиеры была одна фигура – скульптура, изображавшая святого Антония Падуанского. Он стоял в длинном ниспадающем облачении, но босой, на скале, держа в одной руке Библию, а в другой руке – лилию. Святой Антоний считался помощником в поиске потерянных вещей. Всегда, когда Эльза что-то искала, что происходило постоянно, она шла в церковь и молилась святому Антонию, который имел поразительное сходство с доном Матео, священником из Монтефиеры. Это ее смущало. Она не хотела молиться дону Матео. Она не хотела, чтобы он узнал, к примеру, что она уже две недели разыскивает ключи и всегда старается вернуться домой в такое время, чтобы там был кто-то, кто открыл бы дверь. До сих пор никто не знал, что ее ключи исчезли, и святой Антоний был ее последней надеждой. В конце концов у нее сдали нервы и она спросила про ключи у Эди. Тот только ухмыльнулся и повел ее в лес. Они шли почти час, когда Эди вдруг опустился на колени, принялся рыть землю под серебристым кедром и в руках у него появились ключи.
Несколько месяцев назад его любимым занятием стало закапывать предметы домашнего обихода в радиусе нескольких километров. Обычно пропажа никому не бросалась в глаза, потому что в большинстве случаев это были открывалки для бутылок, зубочистки, кухонные ножи, булавки, ножницы, шариковые ручки, стаканы, пустые пузырьки из-под чернил, маленькая терракотовая фигурка, старый календарь или другие бесполезные мелочи, до которых никому не было дела. Эльзе никогда бы и в голову не пришло, что ключи мог взять Эди. Она считала, что это просто одна из его игр, когда он убегал в лес, чтобы рыться в земле, как собака.
Тот факт, что Эди раскопал ключи и они снова вернулись к ней, что это все прошло незамеченным для ее родителей, она приписывала единственно помощи святого Антония.
Антонио… Возможно, она потеряла рассудок, потому что пошла с этим мужчиной через ночную Сиену к нему домой.
Ночной воздух был прохладен, однако в квартире их встретила невыносимая духота, и Эльзе пришлось даже расстегнуть одну пуговицу на блузке.
Антонио включил освещение в коридоре, и у нее уже во второй раз захватило дух. Темно-красное ковровое покрытие на весь коридор, без единой ворсинки, без единой пылинки. На стене идеально ровно висели написанные маслом картины различных стилей и размеров, но все они изображали только Пап Римских. От Иннокентия Третьего до Гонория Четвертого и Григория Одиннадцатого, вплоть до Александра Восьмого и Пия Двенадцатого. Всего там было около двадцати картин. Их безукоризненный ряд прерывался лишь похожими на свечи лампами, которые создавали почти праздничное освещение.
Кухню Антонио Эльза не увидела. Он сразу же проводил ее в гостиную, одновременно служившую спальней. Это была похожая на салон комната с тяжелым, отполированным до блеска угловым столом, в центре которой стояла огромная кровать. Эльза увидела зеркала на стенах, узорную лепку на потолке, вычурную люстру из муранского стекла. Эта душная атмосфера, кич и помпезность во всем, стразы, золото и украшения, насыщенный красный цвет, праздничное, но приглушенное освещение, подушки, одеяла, гардины, скатерти и ковры – все наполняло Эльзу восторгом и ужасом одновременно.
Личный дворец этого мужчины заставлял ее чувствовать себя еще меньше и незначительнее, чем она и без того себе казалась. Она очутилась в потрясающем мире, который был ей чужд, и подумала, не лучше ли просто исчезнуть, пока еще есть время, пока еще не поздно… Однако она осталась, потому что в этот момент в комнату вошел Антонио с двумя наполненными шампанским бокалами.
– Добро пожаловать в мою скромную хижину! – сказал он совершенно не к месту и с улыбкой прикоснулся своим бокалом к ее бокалу.
Он лишь пригубил шампанское, а Эльза выпила свое одним глотком.
Антонио налил еще, поставил на стол подсвечник, зажег свечу и включил тихую музыку, которую Эльза никогда не слышала. Тяжелые шторы из парчи закрылись, как только он нажал на кнопку. Эльзе они показались железными решетками тюрьмы, в которую она зашла сама, добровольно и без всякой необходимости. Но она пыталась не подать виду, что ей страшно.
Несколько минут они пили молча.
– У тебя красивые глаза, – сказал он, – и красивые руки. Мне нравится, как ты держишь бокал.
Эльза только кивнула, и Антонио продолжил:
– Так как же пахнет кафедральный собор и холодный камень в крипте?
– Так, как ты.
Эльза осушила уже второй бокал, и ей казалось, что лицо горит огнем. Наверное, она была красная как рак.
– Что я здесь делаю? – честно спросила она. – Я тебя не знаю, но сижу у тебя дома и пью с тобой шампанское.
Ей стало стыдно.
Антонио улыбнулся:
– Бывают моменты, которые нельзя упускать. Бывают смешные мысли, которые нужно допускать, и абсурдные ситуации, которые нужно пережить. Иначе дальше не продвинешься. При отливе нет смысла работать рулем, но когда поднимается сильный ветер, то есть шанс изменить направление.
Он подошел и поднял ее со стула. Она испуганно посмотрела ему в глаза. Его запах стал необычно сильным. «Когда он ходил за шампанским, то надушился еще раз, – подумала она. – И сделал это только для меня, потому что от запаха мужского монастыря у меня подкашиваются ноги».
Он обнял ее и поцеловал в шею. Потом взял на руки и отнес в постель.
Эльза закрыла глаза, готовая на все, что должно случиться. Она выбросила страх из своих мыслей и безраздельно отдалась этому совершенно чужому человеку, который медленно раздевал ее, как раздевают очень дорогую куклу, полученную в подарок на Рождество. Которую не хочется поломать в первый же день.
В эту ночь она потеряла не только свое сердце, но и невинность.
На рассвете она, раздвинув тяжелую парчовую штору, стояла у окна. Слишком взволнованная, чтобы уснуть, она прислушивалась к спокойному дыханию Антонио и смотрела на улицу, где пекарь загружал первый в этот день хлеб в свою машину. Впервые в жизни она чувствовала себя совершенно свободной, счастливой, взрослой. И совершенно довольной. Жизнь была волнующей, и для Эльзы она началась этой ночью.
48
Вместо завтрака они допили остатки шампанского. Эльза в отчаянии искала свой мобильный телефон, перерыла всю одежду, пересмотрела сумку, но безрезультатно. Наверное, она потеряла его на площади или его вытащили из сумки. В любом случае он исчез навсегда, и Эльза дала Антонио номер домашнего телефона в Монтефиере.
Он не позвонил. Она сидела дома, не решаясь выйти на улицу. Если Романо или Сара долго разговаривали по телефону, она выходила из себя.
– Что с тобой? – спросила Сара. – Какого, черт возьми, звонка ты ждешь? Может быть, снизойдешь и объяснишь нам, из-за чего ты сходишь с ума?
– Нет, не могу.
– А почему?
– Потому что не хочу!
Сара насмешливо улыбнулась.
– О боже, моя маленькая Эльза влюбилась! Почему бы тебе не рассказать, кто этот счастливец? Когда об этом говоришь, чувство становится еще прекраснее. А если у человека любовная тоска, то переносить ее становится легче вдвойне.
– Прибереги свои прибаутки для себя и оставь меня в покое! – рявкнула Эльза и, хлопнув дверью, вышла из комнаты.
– Это невыносимо, – сказала Сара Романо. – Надеюсь, этот тип скоро позвонит и она опять станет нормальной.
Прошло три дня, а Эльза так и не дождалась звонка от Антонио.
Ей некогда было заниматься Эди. Она сидела в своей комнате и изливала душу дневнику, записывая туда свою тоску, надежды и романтическую безответную любовь.
Она пошла в кухню, чтобы взять стакан сока, когда увидела Эди, сидевшего в гостиной и играющего с телефоном. Он как раз разбирал трубку. Эльза словно фурия налетела на него и толкнула так, что он упал со стула. Она вырвала телефон у него из рук и трясущимися руками попыталась собрать трубку.
– Ты что, совсем рехнулся? – закричала она. – Телефон – не игрушка, идиот! Он жизненно необходимая вещь!
Эди печально уставился на нее. Он не понял, почему сестра разбушевалась.
– Давай, пошел вон отсюда! – продолжала кричать она. – Уходи! Пошел в задницу! Исчезни в своей комнате и займись чем-нибудь идиотским. Считай узоры на ковре, учи наизусть книжки с картинками или рисуй квадратики. Посмотрим, сколько их ты нарисуешь до вечера. Мне до лампочки, главное, чтобы тебя здесь не было!
Эди держался за голову, словно обезьяна, которая чешет в затылке и не знает, что ей делать. Он не мог понять, что же сделал плохого, и чувствовал, как в нем растет отчаяние, которое, в прямом смысле этого слова, сбило его с ног. Он бросился на пол, принялся колотить по нему руками и ногами и отчаянно зарыдал.
