Глава 19 Как социализм потерпел поражение
Что же происходило за двое суток до этого в ста километрах от Омска, в совхозе «Победа социализма»? Там, где его победа выразилась в рабстве на маковых плантациях?
После быстрой схватки у ворот и молниеносного отъезда джипа с двумя пленниками (причем Леша сел к ним в кузов, а Саня – за руль) постепенно просыпался поселок.
Вышла заспанная тетка и стала с грохотом снимать засов с заржавленной дверцы киоска, когда-то выкрашенного зеленой краской. На нем было написано «Продукты», причем после утраты двух букв вывеска бурчала нечленораздельно: «Пр д кты». На открывшейся же взорам витрине ничего не обнаружилось, кроме спичек, пачек соли и бутылок с этикеткой «Уксус».
Женя, Том и Мячик уже вышли из «Волги» и двинулись к киоску. Ключи от «Волги» Саня с Лешей, уезжая, оставили Часовому. Он начал осторожно выводить машину из переулка поближе к шлагбауму – туда, где несколько часов назад произошла его встреча с однополчанами, встреча, которая привела к революционному перевороту, совершенному в поселке на его глазах и с его прямым участием. Он не мог еще от этого опомниться.
– Молока у вас можно купить? – спросила Женя у тетки, водрузившейся в глубине киоска за деревянным некрашеным прилавком.
Тетка воззрилась на нее с таким видом, будто Женя сказала: «Алмазов грамм пятьдесят не взвесите?»
– Чего? Молоко не продают! Его на производстве выдают, по талонам.
– По каким талонам?
– По маковым, по каким же еще! Кто сколько маку собрал...
Часовой потянул Женю от киоска.
Том, который уже понял все обстоятельства, сказал озабоченно:
– Наверно, надо людям объяснить все-таки что-то?..
– Политинформацию хочешь провесть? – ухмыльнулся Часовой.
Том хоть и не знал толком, что это такое, но на знакомую часть слова – «информация» – согласно мотнул головой.
– Давай! – Часовой приходил понемногу в себя. – Сейчас соберем людей. Я и сам не против узнать что к чему. А то все годы больше слухами питаюсь. Только витрины да рекламу вижу, когда в город эти, – он мотнул головой в сторону дороги, по которой джип умчал этих, – меня берут, сеструху навестить. Или когда Харону ехать лень, сторожить поселок остается – тогда я сопровождающим. Вижу, что город весь другой, а только же мимо едем, нигде не останавливаемся, не говорю ни с кем. И все равно непонятно – что за жизнь-то теперь? От сестры тоже много не узнаешь – только о здоровье ее поговорить успеваем. А сюда вернусь – так через неделю уже кажется, что вся Россия так и живет еще при Брежневе...
Часовой все еще говорил про разворачивавшуюся много лет здесь, в поселке, жизнь (если это слово сюда подходит) в настоящем времени. Хотя сегодня утром она совершенно определенно перешла во время навсегда прошедшее.
Через час в доме под выгоревшим красным полотнищем с еле различимыми белыми буквами «Агитпункт» сидели и слушали Тома все жители поселка, включая малых детей. С утра они уже, как обычно, нажевались маку и были под легким кайфом. Никто из здешних жителей не представлял себе, что там, на воле, в любом месте любого города или поселка можно пойти в магазин и купить все, что хочешь, – были бы деньги. В том далеком году, когда их отгородили от мира, купить почти ничего было нельзя – только с большими трудами достать. Человека, идущего с полной авоськой или прозрачным пакетом продуктов, провожали завистливыми взглядами: вот мужик – где-то еды достал! И сейчас рассказ Тома они воспринимали как сказку и весело смеялись выдумке симпатичного подростка. Артисты к ним никогда не приезжали, и они были рады неожиданному развлечению. Тем более что Часовой сказал: сегодня – выходной, работать никто не будет.
А Женя, хоть ей и интересно было посмотреть, как будут люди, попавшие в доисторический период, реагировать на пришельцев из современной цивилизации, выскользнула из «агитпункта» с ковриком, бутылкой воды и полотенцем в пакете. Она искала какой-нибудь тихий закоулок. Ей казалось – уже все тело ноет без привычных ежедневных тренировок.
Устроившись под тенистым деревом за чьим-то невысоким заборчиком, постелив коврик на мягкую, все еще сочную траву, Женя быстро разулась и, вытянув руки по швам, поклонилась воображаемому гимнастическому залу. Встав в позицию «фудо дачи», она вращала головой, затем – попеременно одной и другой стопой, голенью – горизонтально, голенью – вертикально, на пятках – колени прямые, на носках – колени согнутые, и наклоны, наклоны, касаясь земли всей ладонью и даже локтями. Женя радовалась, что это ее любимое упражнение дается по-прежнему легко. Она улеглась на коврике на живот, оперлась обеими ладонями и стала распрямлять руки, откидываясь спиной назад. И это шло легко, как и пружинистые движения на одной ноге, а другая – на довольно высокой, выше ее пояса, ветке. И самые разные наклоны сидя с вытянутыми ногами, и отжимания от земли кулаками и пальцами. И главное – на растяжку мышц внутренней стороны ног. И вот тут Женя прямо-таки с ужасом почувствовала, что, когда качает на широко расставленных ногах эти мышцы, то они натягиваются с легкой болезненностью! Она мстительно подумала про себя: «Скоро буду, как Ниночка, охать и стонать от упражнений, будто мне укол делают!» Р-раз – и не на коврике, а прямо по шелковистой траве скользнула Женя на шпагат. Получилось все-таки легко. Не все еще потеряно.
Потом, снова усевшись на коврике и расставив ноги циркулем, она долго колотила себя костяшками пальцев и ребрами ладоней по внутренней стороне ног – расслабляла мышцы. Горячего же душа здесь не было!
Впрочем, и холодного тоже. Но это у Жени было предусмотрено. Оглядевшись по сторонам, она мгновенно разделась до пояса, облилась из бутылки, растерлась полотенцем, натянула так же мгновенно свою любимую темно-зеленую маечку с маленьким дракончиком и побежала в «агитпункт» будто заново родившись, по одному из любимых бабушкиных выражений.
Том как раз в это время рассказывал, как многие российские школьники ездят за границу, живут там в семьях англичан или итальянцев, чтобы лучше изучить язык. А те приезжают потом в Россию, живут тоже в наших семьях. Мячик сидел в первом ряду, приоткрыв рот. Из их Оглухина никто пока к итальянцам не ездил, и из Италии в Оглухино никто не наезжал. Он, конечно, в отличие от жителей поселка, много чего видел по телеку, но все равно слушать Тома ему было жутко интересно.
Женя все, что Том рассказывал, знала не хуже его. Она сидела и думала о своем. А именно – о том, что же будет с детьми, которых в зале насчитала она десять человек. Было им лет по девять – двенадцать.
В школе они не учились. Про жизнь за пределами их поселка ничего не знали и сейчас вряд ли что поняли.
...А неугомонная бабка выкрикивала:
– Зачем это совецким детям к капиталистам-то ездить, а? Чего они там наберутся? Заразы только!
А Том продолжал рассказывать, что открыто множество частных магазинов, других же, государственных, больше нет вообще.
– Частники-то откуда взялися? По-о-осодют их! – пророчила бабка.
...Что за колбасой или детской обувью в Москву ни из Тулы, ни еще откуда никто больше не ездит – все везде есть.
Ну, этому и молодые не верили – махали рукой и отворачивались с видом «Чеши-чеши языком, если тебе делать нечего!»
– Ну правду же вам говорю! Везде и все продается – от сникерсов до компьютеров!
– Какие сникерсы? Юнкерсы, что ли? – выкрикнул старик. Немецкие самолеты «Юнкерсы» еще свежи были в его памяти – с военного детства. А про сникерсы он не слыхивал. Как и про компьютеры.
– Есть такие люди, их челноками называют, – повествовал Том, уже войдя во вкус социально-экономической лекции. – Как челнок в ткацком станке или в швейной машине, значит, снуют туда-сюда. Едут за границу с большими легкими складными сумками – сейчас такие делают. В Турции, например, набивают их купленными дешевыми товарами – ну там майки, трусы, платья, халаты, свитера разные, ветровки, обувь, конечно, тоже, – кроссовки там всякие, и возвращаются домой. Ну, конечно, на таможне отстегивают сколько надо, чтоб весь товар не отобрали. Коррупция у нас есть, конечно, и очень даже большая... Приезжают – и в России всем этим торгуют.
– Где торгуют-то? – выкрикивали ошарашенные женщины, а мужики только сплевывали, нехорошо улыбаясь. Слово «коррупция» явно никто не знал, но и спрашивать не торопились.
– На огромных вещевых рынках. Подороже, конечно, продают, чем купили, но все-таки довольно дешево – моя мама все там покупает, – повествовал Том.
– Так это ж шпекулянты! За это ж сажают! – опять подала голос шепелявая бабка.
– Нет, теперь это слово – спекуляция – даже и не употребляется. У нас считается, что человек имеет право заработать на том, что он купил, перевез к покупателю поближе – и перепродает. Это ведь всем удобно. Мама моя сама в Турцию за кроссовками для меня все равно не поедет. Что ж мне – без обуви оставаться? В магазинах дорого все-таки.
