– И что же это за причина такая?
Я пожала плечами:
– Правда была не на его стороне.
– Что?! – переспросила Светлана.
– В Средние века существовало такое понятие, как суд Божий, – терпеливо пояснила я. – Право решить, кто прав, предоставляли случаю. Считалось, побеждает тот, на чьей стороне правда. Даже слабейший противник выигрывал поединок, если был прав. Решение Божьего суда не оспаривалось и считалось окончательным. Именно это и случилось с вашим сыном, Галина Георгиевна. На его пути повстречался ангел. И все закончилось так, как закончилось.
Кричевские переглянулись:
– Что вы намерены делать, Евгения? – первой нарушила молчание Светлана.
Я усмехнулась:
– Ну, вот, наконец-то я слышу самый важный вопрос. Ведь именно из-за него вы затеяли эту исповедь, верно? Иначе какой смысл вам отчитываться за свои поступки перед наемным работником, да, Галина Георгиевна? Но вас беспокоило, что я слишком много знаю… Не волнуйтесь. Я ничего не планирую. Никуда не побегу и никому не расскажу о том, что узнала за время службы в вашем доме. Спите спокойно.
Галина Георгиевна тоскливо посмотрела на потолок. Ну, со своей совестью старухе предстоит договариваться самой.
Я встала.
– Спасибо за обед. Прощайте.
Светлана тоже встала. Женщина кусала губы, словно не решаясь произнести вслух то, что крутилось у нее на языке.
– Но дети… они же не виноваты… Они не должны ничего знать. Вы согласны? – наконец выговорила Кричевская. В голосе железной леди звучала мольба.
Я вежливо кивнула:
– Да, разумеется. Дети не должны ничего знать.
Эпилог
Я сдержала слово – никто ничего не узнал. Я вспомнила об этой истории в начале апреля. Ранним утром я приехала в аэропорт – встречать одного человека, который не имеет совершенно никакого отношения к тайнам семьи Кричевских и вообще совершенно из другой оперы. Собственно говоря, это был мой художник – тот самый, нечто среднее между Дольфом Лундгреном и Альбрехтом Дюрером. Самолет задерживали, и я слонялась по аэропорту. Мое внимание привлек знакомый голос.
– Женя! – взвизгнула молодая девушка и бросилась мне на шею. Я с удивлением узнала Жанну Подаркову – то есть теперь Кричевскую. Девушка расцеловала меня в обе щеки, как лучшую подружку, и доверительно сообщила:
– А мы с Валей летим в Америку!
Валентин подошел поздороваться. Оказалось, молодые отправлялись в гости к Евгению Больцу – скрипач сдержал обещание и пригласил сына и невестку пожить у него.
Я огляделась по сторонам в поисках остального семейства. Валентин усмехнулся:
– Мамы здесь нет. Она вообще больше не живет с нами. Говорит, нам полезно побыть самостоятельными.
– Она удочерила девочку! – сияя глазищами, сообщила мне Жанна. – Дочку этого… ну, которого тогда убили…
– Аркадия Момзера, – пояснил Валентин. – Девочка осталась сиротой, и мама взяла ее к себе.
– Ой, я всегда говорила, что Светлана Сергеевна – добрейшей души человек! – сжала ладошки Жанна.
– А Галина Георгиевна? – вежливо поинтересовалась я.
– Она живет с нами, – погрустнела Жанна, – но редко выходит из комнаты. У нее много персонала – массажистка, личный тренер, недавно она наняла компаньонку… но какая-то она стала невеселая. Мы ее звали с собой, но она отказалась ехать. Сказала, ее место здесь. Годы берут свое, – вздохнула Жанна.
Юным супругам было пора идти на посадку. На прощание Жанна еще раз обняла меня и шепнула на ухо:
– Спасибо вам, Женя! Если бы не вы, ничего бы этого не было…
– Не меня надо благодарить, – хмыкнула я и тут же прикусила язычок. Я же обещала Гордееву ничего не рассказывать о нем. А свое слово я держу.
– А знаете, – вдруг обернулся Валентин, – мы после свадьбы получили неожиданный подарок – «Дэу Матиз» для Жанны. Опросили всех знакомых, но никто не признается. Это не вы, случайно?
Я отрицательно покачала головой.
«Матиз» – женская машинка. И его цена вполне сопоставима со стоимостью подержанных «Жигулей» плюс квартира на девятом этаже…
Мало ли людей в нашем провинциальном городишке совершают самоубийства?
– Понятия не имею, кто бы это мог быть, – улыбнулась я.
