соорудив разноцветный букет.
— Это для кого? — спросил я.
— Мимо погоста пойдём, цветы на могилки родителей положу.
Она выдала мне старые спортивные брюки с отвисшими коленями и растянутую, когда-то белую, а теперь застиранную до серого цвета майку, на голову — кепку с треснувшим пластмассовым козырьком и надписью «TALLINN». Пояснила, что кое-что от бывшего осталось. На ноги она предложила надеть обрезанные до голени резиновые сапоги, но я предпочёл свои видавшие виды кеды. Сама она выбрала лёгкое платье в мелкий горошек, такие же «обрезки» сапог, что и мне предлагала, а на голову повязала косынку. Помимо лопаты и мешков прихватили две пары брезентовых рукавиц.
Сельское кладбище утопало в зелени, в основном в берёзках. Вот и над располагавшимися рядом друг с другом могилами отца и матери Евдокии раскинуло тень деревце, под которым стояла грубовато сколоченная скамейка. Это были выкрашенные чёрной краской кресты, каждый из сваренных труб с выкованными завитушками. Впрочем, чему удивляться, звёзд на этом кладбище я увидел немного, народ придерживался старых обрядов, религиозных, и плевать им было на повсеместно насаждаемый вот уже более полувека атеизм. На крестах родителей Евдокии никаких портретов, только надписи на табличках с указанием ФИО, и дат — рождения и смерти.
Моя спутница положила несколько цветов на могилу матери, оставшиеся — на могилу отца. Постояла, что-то беззвучно шепча, промокнула уголком платка повлажневшие глаза. У меня и самого ком к горлу подкатил. В этот момент я чувствовал себя здесь лишним, подумал запоздало, что нужно было остаться за оградой кладбища.
— Идёмте, — тихо сказала Евдокия, направляясь к выходу с кладбища.
Я последовал за ней. Когда погост остался позади и на душе немного отпустило, я поинтересовался, почему всего четыре сотки? По сельским меркам это нет ничего.
— Да а куда мне больше-то? Так-то за мной было десять соток, ещё отцу давали, но я шесть отдала тёте Лиде. У них четверо в семье, плюс хозяйство, свиньи, те знаете как картошку любят… Если с добавлением молока варёную картошку давать, сало получается нежное. которые картошку обожают. А я одна живу, мне картошки с этих четырёх соток за глаза на весь год хватает. Вон, в погребе ещё мешок прошлогодней стоит.
— Ну тогда мы ваши четыре сотки и в самом деле быстро от клубней освободим, — самонадеянно заявил я.
— А ведь вы человек городской, небось нечасто картошку копали? — иронично улыбнулась Евдокия.
— Копал, ещё как копал, — тоже хмыкнул я, поправляя черенок штыковой лопаты, который то и дело норовил сползти с плеча вниз. — Нас на первом курсе на картошку гоняли на месяц, я на неё потом полгода смотреть не мог, не то что есть.
Оказалось, далеко не мы одни в выходной день пришли повозиться в земле. Ну как выходной… У хлеборобов идёт страда, те без выходных вкалывают, уборка и в ночь идёт,
Тут и там виднелись фигурки людей, правда, по большей части это были пенсионеры, и преимущественно женского пола.
— Во-о-он там мой участок, — показала рукой направление Евдокия.
— Весь поросший зеленью, абсолютно весь, — негромко пропел я.
На самом деле не весь, ботва уже начала желтеть и усыхать, но участок и в самом деле выделялся на фоне соседних, где картошку, судя по всему, уже успели собрать. Ну ничего, сегодня и мы наверстаем.
День сегодня был по-летнему жаркий, так что с меня семь потов сошло, да и моя напарница порядком взмокла. Но мне даже понравилось, давненько я там не напрягал свой организм. Исцеление не в счёт, там другого рода усталость. Какая-то болезненная, а тут самая что ни на есть пахота. Вот тебе и четыре сотки. Представил, как моя хозяйка в одиночку тут впахивала бы, аж стыдно стало.
Работал я лопатой, поддевая куст и выворачивая клубни, Евдокия их тут же закидывала в ведро, а я шёл до конца грядки, после чего возвращался, помогал ей, пересыпая картошку из ведра в мешок, и продолжал копать дальше. В итоге накопали двадцать три мешка, которые теперь кучно стояли на краю поля. Вернее, двадцать два с половиной.
В половине третьего подъехал тот самый Петрович на тракторе «Беларусь» с прицепом. В этот прицеп я и покидал мешки, туда же свои мешки закинули какие-то Неворотовы, которые копали через участок от нас. Потом всей толпой забрались в прицеп и, сидя верхом на картошке, так и тряслись до самого нашего дома, поскольку он на пути был раньше дома Неворотовых. Они помогли скинуть мешки у калитки, и потряслись дальше, а я принялся таскать картошку на участок, где высыпал сушиться на специально подготовленную полиэтиленовую плёнку до завтрашнего дня. Завтра после работы соберём картошку в мешки, и я перетаскаю их в подвал.
Пусть я и делал каждое утро зарядку, но мышцы всё равно ныли. И очень хотелось в обещанную баню, которую Евдокия оперативно истопила.
На этот раз после того, как она вновь нахлестала меня веником, в качестве ответной услуги я предложил себя в роли банщика, и Евдокия, к моему некоторому удивлению, покорно стянула с себя прилипшую к телу и лишь отдалённо скрывавшую её выпуклые прелести ночнушку, оставшись в чём мать родила. Правда, проделала всё это спиной ко мне и тут же, не поворачиваясь, улеглась на полок, так что по-настоящему разглядеть её фасад мне не удалось, только по тылам взглядом прошёлся.
Заодно развеселил молодую женщину анекдотом:
Пошли Петька с Василь Иванычем в баню. Начали раздеваться, тут Петька и говорит: «Василь Иваныч, ты даже грязней, чем я». Чапаев отвечает: «Ну так етить, я же тебя старше».
Не самый смешной анекдот, но хотя бы приличный, а Евдокия всё равно задорно смеялась.
А после того, как закончил парить свою хозяйку, то по её просьбе удалился в предбанник, и только когда она сама там появилась в своей длинной, пропитанной насквозь влагой ночной рубахе, вернулся, чтобы смыть с себя покрывавший моё тело пот.
Евдокия тем временем насухо обтёрлась и повязала на голову тюрбан из полотенца, став похожей в нём на какую-то восточную принцессу. Правда, с чисто славянским
