— А что сделал Прим, когда узнал о предательстве?
Она задумалась, прикусив нижнюю губу.
— О предательстве?.. Действительно, можно сказать и так — Она посмотрела на него недоверчиво, как девочка, которая разболтала чужой секрет. — Прим, разумеется, ничего не узнал. Он и по сей день ничего не знает.
Дон Хайме был искренне возмущен:
— Вы хотите сказать, что вы это делали для человека, способного на предательство?
— Вы, наверное, просто ничего не поняли. — Фиалковые глаза взглянули на него с презрением. — Вы совсем ничего не поняли. Неужели вы верите в плохих и хороших людей, в справедливые и несправедливые поступки?.. Какое мне дело до генерала Прима или кого-то еще? Я пришла к вам, чтобы рассказать о человеке, которому обязана всем. Разве со мной он не был честным и справедливым? Разве меня он предал?.. Прошу вас, друг мой: оставьте вы свои лицемерные заявления. Кто дал вам право кого-то судить?
Дон Хайме вздохнул. Он очень устал и с большим удовольствием прилег бы на софу. Ему хотелось уснуть, уйти от всего этого прочь, чтобы события ночи оказались всего лишь скверным сном, который рассеется с первыми лучами зари. Он уже не мог с уверенностью сказать, хотелось ли ему дослушать историю до конца.
— Что же произойдет, если Прим обо всем узнает? — устало спросил он.
Адела де Отеро сделала равнодушную гримасу.
— Он никогда не узнает, — сказала она. — Только два человека участвовали в этом деле вместе с ним: президент Совета и министр внутренних дел, с которыми он общался непосредственно. К счастью, оба они скончались… умерли своей смертью. Больше ничто не могло помешать моему другу сохранить прежние отношения с Примом. Опасных свидетелей не стало.
— Прим и его приспешники вот-вот придут к власти…
Она улыбнулась:
— Да. Они победят. И мой друг один из тех, кто финансирует эту кампанию. Представьте, какие выгоды его ждут.
Дон Хайме прикрыл глаза и покачал головой. Теперь все было ясно.
— Но тут появилось лишнее звено, — пробормотал он.
— Правильно, — подтвердила она. — Этим лишним звеном был Луис де Аяла. За время своей политической деятельности маркиз приобрел большой вес, чему немало помогло его сотрудничество со своим дядей Вальеспином, министром внутренних дел, который отлично знал, чем занимается мой друг. После смерти Вальеспина Аяла получил доступ к его личному архиву, и у него в руках оказались документы, содержащие подробности этой истории.
— Не могу понять, зачем все это понадобилось маркизу… Ведь он всегда подчеркивал свою непричастность к политике.
Адела де Отеро вскинула брови. Замечание дона Хайме показалось ей чрезвычайно занятным.
— Аяла находился в бедственном положении. Его долги росли, большая часть имущества находилась под залогом. Игра и женщины, — в ее голосе внезапно прозвучало бесконечное презрение, — были его слабостью и требовали больших денежных затрат…
Дон Хайме возмутился:
— Вы намекаете на то, что маркиз занимался шантажом?
Она насмешливо улыбнулась.
— Нет, сеньор, я вовсе не намекаю, я утверждаю. Луис де Аяла пригрозил, что обнародует документы, даже, быть может, пошлет их Приму, если мой друг не удовлетворит его требования. Наш дорогой маркиз продавал свое молчание очень дорого.
— Я не могу в это поверить.
— Мне безразлично, верите вы или нет. Вмешательство Аялы сделало это дело в высшей степени деликатным. У моего друга не оставалось выбора: надо было устранить опасность, заставить маркиза замолчать и забрать документы. Но Аяла был осторожным человеком…
Дон Хайме положил руки на стол и втянул голову в плечи.
— Да, он был осторожным человеком, — повторил он чуть слышно, — но ему нравились женщины.
Адела де Отеро снисходительно улыбнулась.
— И фехтование. И тут на сцене появились мы с вами.
— Боже мой!..
— Не принимайте это близко к сердцу. Вы ведь и представить себе не могли…
— Боже мой!
Она протянула руку, как будто собираясь дотронуться до его рукава, но не успела. Хайме Астарлоа отпрянул так, словно перед ним была змея.
— Он попросил меня приехать из Италии, — произнесла она мгновение спустя. — Вы были средством, чтобы добраться до маркиза, не вызвав у него подозрений. Но в то время мы и вообразить не могли, что возникнут такие трудности. Кто мог предвидеть, что Аяла передаст документы вам?
— Значит, его убили напрасно.
В ее глазах мелькнуло неподдельное удивление.
— Напрасно? Ни в коем случае. Аяла должен был умереть независимо от того, в чьих руках эти документы. Он был слишком умен и слишком опасен. Даже ко мне он в конце концов переменился, словно начал что-то подозревать. Надо было убрать его со сцены.
— И вы это сделали своими руками?
Взгляд ее впился в дона Хайме, словно стальная игла.
— Разумеется, — сказала она так просто и так спокойно, что дон Хайме растерялся. — Кто еще мог это сделать? События развивались стремительно, времени не оставалось… В тот вечер мы, как обычно, ужинали у него в гостиной. Нас было двое, он и я. Помню, Аяла был чрезмерно любезен и обходителен; он явно что-то подозревал. Это меня не беспокоило, я знала, что эта встреча — последняя. Пока он открывал шампанское, делая вид, будто очень рад меня видеть, хотя на самом деле никакой радости не испытывал ни один из нас, он показался мне особенно красивым. Его роскошные пышные волосы, его улыбка, великолепные белые зубы… Представьте, мне было жаль, что судьба уготовила ему такой конец.
Она пожала плечами, словно ей и вправду казалось, что во всем виновата только судьба.
— Все мои попытки вытащить из него необходимые сведения, — продолжила она вскоре, — закончились лишь тем, что он перестал мне доверять. Все было потеряно; настал черед действовать открыто. Я сказала ему напрямик, чего мне от него надо, и предложила большую сумму денег в обмен на документы.
— И он не согласился, — произнес дон Хайме. Она посмотрела на него немного удивленно.
— Разумеется. Разговор был только попыткой выиграть время, но Аяла этого не знал. Он попросту рассмеялся мне в лицо. Он заявил, что бумаги спрятаны в надежном месте и что моему другу пришлось бы расплачиваться за них весь остаток жизни, раз ему так не хотелось увидеть их в руках Прима. И назвал меня потаскухой.
Адела де Отеро умолкла, ее последние слова повисли в воздухе. Она говорила спокойно, без тени лукавства, и дон Хайме понял, что в ту ночь во дворце маркиза она вела себя точно так же: без возбуждения, без лишних слов. Она действовала холодно и расчетливо, как человек, ставящий выгоду выше страсти. Она была точна и прямолинейна, словно удары ее шпаги.
— Но ведь вы его убили не поэтому?
Она посмотрела на дона Хайме внимательно, удивленная его проницательностью.
— Да, вы правы. Убила я его по другой причине. Маркиз умер, потому что было ясно, что он должен умереть. Я пошла на террасу и спокойно взяла боевую шпагу. Он решил, что это шутка. Он был уверен в себе и стоял передо мной, сложив руки на груди и глядя на меня спокойно, словно ему было интересно, чем все это закончится. «Луис, я убью тебя, — сказала я ему тихо, — ты будешь защищаться?..» Он расхохотался: все это казалось ему возбуждающей игрой, и он немедленно взял другую боевую шпагу. Наверное, потом он собирался отвести меня в спальню и хорошенько со мной поразвлечься. Он подошел ко мне, на губах у него, как всегда, играла циничная улыбка. Красивый, статный, в одной рубашке, он скрестил свою шпагу с моей и левой рукой послал мне шутливый воздушный поцелуй. Тогда я заглянула в его глаза, сделала обманное движение и, не раздумывая, вонзила шпагу ему в шею: быстрый укол с вольтом. Даже самый придирчивый учитель фехтования оценил бы мой укол по достоинству, оценил его и Аяла. Он посмотрел на меня с недоумением и умер раньше, чем свалился на пол.
Адела де Отеро взглянула на дона Хайме с таким невинным бесстыдством, словно речь шла о детской игре. Дон Хайме не мог оторвать от нее глаз, пораженный выражением ее лица: на этом прекрасном лице не было ни следа ненависти, раскаяния, страсти… Только слепая преданность идее, человеку. В ее жуткой красоте было нечто гипнотическое и в то же время отталкивающее: словно ангел смерти воплотился в ее чертах. Угадав его мысли, она отступила назад и вышла из полукружия света, падавшего от фонаря.
— Затем я обыскала дом, хотя особой надежды у меня не было. — Ее голос, звучащий из тьмы, казался безразличным, и дон Хайме не мог сказать, что больше его ужасало, слова или интонация. — Я так ничего и не нашла, хотя пробыла там почти до самого рассвета. Но в Кадисе вспыхнул мятеж, и Аяла должен был умереть независимо от того, завладеем мы документами или нет. Другого выхода не было. Мне оставалось только побыстрее уйти, я понимала: если бумаги спрятаны так надежно, что я не сумела их отыскать, их не отыщет никто… Я ушла, сделав все, что было в моих силах. Теперь мне предстояло исчезнуть из Мадрида, не оставив следов. Я опять… — она колебалась, подбирая слова, — я опять отступала во мрак, откуда некогда появилась. Адела де Отеро должна была покинуть сцену. Наш план предусматривал и это…
