Георгий оборвал смех, покачал головой и опять засмеялся.
- Война... Не война, а игра в прятки.
- Не игра в прятки, а война без фронта, без окопов... Теперь нам к этой войне привыкать придется.
- Конечно, лучше называть это войной, - с иронической серьезностью подхватил он. - Звучит много лучше, чем игра в прятки. Но смысл все равно не меняется...
На лестнице послышались легкие быстрые шаги. Мы настороженно притихли, вперив глаза в дверь. Она открылась, впустив на чердак девушку с подносом. Девушка была невысокая, плотненькая, с выпуклым чистым лобиком, ярко-синими глазами, которые так не вязались с густыми черными волосами. С любопытством посматривая на нас, она остановилась на середине и вдруг улыбнулась так приветливо и радостно, точно на нас теплым ветром дохнуло.
- Доброе утро! - сказала она звучным голосом, чуть-чуть приседая. Меня зовут Аннета.
Мы вскочили, одергивая пиджаки. Я поклонился.
- Доброе утро, Аннета! Меня зовут Константин, а моего приятеля Георгий, Жорж...
Аннета внимательно осмотрела нас по очереди и подарила каждому по улыбке. Она поставила на перевернутый ящик поднос и сдернула с него салфетку.
- Я принесла вам позавтракать. Проголодались, наверно. Тут, правда, не так уж много для таких больших мужчин, но с голоду не умрете.
Пока мы раскладывали сыр на куски хлеба, она уселась на постель и, посматривая то на одного, то на другого, стала рассказывать, как переполошились они, когда поздно ночью в гостиницу начали ломиться немцы. Несколько успокоились, узнав, что немцев только трое и они просят пустить их переночевать. У них уже был однажды случай, когда немцы ночевали внизу, а гости из леса - здесь, на чердаке. Но лесные гости знали о немцах и носа не показывали, пока те не уехали.
- Вы же могли спуститься и прямо на немцев попасть. Или шум тут поднять.
- А они... под нами были? - спросил я, вспомнив, что мы ходили по чердаку и разговаривали.
- Нет, что вы! Папа отвел им самую крайнюю комнату. Чтоб вы по немецким головам не ходили. И утром мы постарались поскорее спровадить их.
Георгий показал на чердак и спросил:
- Видно, мы не первые здесь.
Аннета многозначительно улыбнулась: зачем спрашивать, когда и так ясно?
- Наши здесь бывали?
Девушка сразу посерьезнела и уставилась своими синими глазами на Устругова.
- И ваши и наши. Бельгийцы, я хотела сказать. Потому что ваши теперь, - Аннета улыбнулась своей теплой, согревающей и радующей улыбкой, - тоже вроде как наши. И вы сами теперь тоже наши.
Она провела ладонями по своим коленям, словно разглаживала платье, и вздохнула:
- Только объясняться с ними тяжело. Есть, конечно, знают немного французский, понимают, что и как нужно делать. Чаще же попадаются как глухонемые: сами ничего не понимают и тебе ни одного слова сказать не могут.
- Нас-то вы понимаете?
- Чего же вас не понимать? - несколько удивленно поглядела она на меня. - Вы оба прилично говорите по-французски. С акцентом, конечно, но вполне прилично.
- А что это за девушка с немцем во дворе стояла? - спросил неожиданно Георгий.
- Это сестра моя, Мадлен.
- Ваша сестра? Не может быть!
- Почему же не может быть?
- Уж очень не похожа она на вас.
Девушка засмеялась.
- Нам обеим это часто говорят. Это потому, что Мадлен светлая, даже беленькая, а я вся темная.
- Ну, положим, не вся, - вмешался я, - глаза у вас серо-синие.
- А у Мадлен, наоборот, черные. Нам всегда говорят, что глаза нам перепутали. Ей дали мои, а мне ее.
- Вы близнецы?
- Нет, Мадлен на год моложе меня. И на голову выше.
- А сколько же вам?
Аннета подумала немного, точно подсчитывала в уме или соображала, стоит ли выдавать тайну.
- Мне девятнадцать с хвостиком.
- А какой же хвостик? - шутливо допытывался я, и она так же шутливо провозгласила:
- О, хвостик большой... Теперь уже не хвостик, а хвостище. Целых семь месяцев.
- Нам показалось, что ваша сестра уж очень сильно любезничала с немецким офицером, - некстати заметил Устругов.
Аннета почувствовала осуждение в его тоне, согнала улыбку, став сразу старше и холоднее.
- Любезничать приходится не всегда только с теми, кто нравится.
- Да зачем же любезничать, если перед тобой враг? - недоумевал Георгий. - Ведь немец не приказывал стоять перед ним и улыбаться?
Девушка посмотрела на него осуждающе, даже с неприязнью.
- Большие вы, мужчины, видели много, испытали тоже, а рассуждаете, как дети. Папа нарочно Мадлен во двор послал, чтобы офицер не слишком внимательно крышу или вход на чердак рассматривал и вас не смог случайно увидеть, если из окна высунетесь. И Мадлен любезничала с этим паршивым лейтенантом, чтобы его спиной к вашему окну держать и вас от опасности уберечь. А вы еще осуждаете ее.
- Да нет же, дорогая Аннета...
- Я вам не "дорогая Аннета", - оборвала она меня.
- Да, нет же, Аннета, мы и не думали осуждать ее. Это просто у моего друга вырвалось. Мы знаем, что вы рискуете из-за нас. Благодарны вам за это. И за кров... И за пищу... За все.
Она еще минуты две-три смотрела на нас укоряюще, потом, видимо в знак прощения, снова улыбнулась и похвалила за то, что очистили ее поднос.
- Ты уж не пытайся всех на свою колодку переделывать, - сказал я другу, когда девушка ушла. - Мы в чужом монастыре, так что уставчик свой спрячь.
Устругов тяжело вздохнул.
- Трудно нам будет тут. И, наверно, не столько с немцами, сколько с бельгийцами. Может быть, в чужом монастыре нам и молиться иначе придется. То есть действовать и вести себя не так, как нам нужно, а как другие захотят.
- Подожди пугаться заранее. Не думаю, что между нами и ими большие расхождения будут. Надо найти общий язык с ними. Не поймем мы их - ничего не сделаем. Вот тогда действительно окажется, что бежали мы сюда, чтобы только шкуры свои спасти.
Георгий пожал плечами и поморщился: зачем-де изрекаешь прописные истины, я их и без тебя знаю. Он помолчал немного, потом повернулся ко мне:
- Жалко, Самарцева с нами нет. Как он нужен был бы именно теперь! Он-то со всеми язык находил и всегда знал, что и как делать надо.
Я только вздохнул:
- Да, Самарцев знал, что и как делать...
- Он умел понимать других. А мы вот, то есть я... я даже себя часто понять не могу. Как же мне других понять правильно?
Вероятно, Георгий собирался снова поносить себя. Чтобы помешать этому, я заговорил о спутниках, которых потеряли мы на Рейне. На всем пути от дома Крейса до Марша мы осторожно выспрашивали наших случайных хозяев и проводников, не слышали ли они о других беглецах, не читали ли немецких сообщений о поимке бежавших заключенных. О беглецах никто не слышал. О поимке сообщалось только раз: государственный преступник по фамилии Брюкнер был пойман при попытке перебраться через Рейн в Голландию, возвращен в концлагерь и казнен через повешение.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
