Володя:
– Как раньше Пьеху провожали, теперь Аллу Борисовну провожают. А я еще помню, как Алла Борисовна ехала «троечкой» (номер поезда. – М. Р.) на свой первый концерт в Питер. Ее встречали… три человека. А теперь вот толпа. Когда она первый раз с Киркоровым ехала, вся платформа была усеяна поклонниками. Мне кажется, у них между собой нежность была. Он высокий, молодой, красивый. А она такая маленькая. У нас о них ничего плохого не говорят. И грубости от нее никогда не слышали.
Нина:
– Неправда. Был один случай. Я сделала ей замечание: «Нельзя курить в купе». А она разозлилась: «Как мне эта „Стрела“ надоела!»
Лариса:
– А я помню, как две пэтэушницы принесли ей на перрон тюльпаны – видимо, на последние купили. А она как швырнет их: «Терпеть не могу тюльпаны».
4
У артистов, что постоянно мотаются между Москвой и Питером (замечена странность: питерцы почему-то всегда снимались на «Мосфильме», а москвичи – на «Ленфильме»), были свои священные традиции. Самой незыблемой среди них считался спринтерский забег в Бологом. Что это такое?
Михаил Державин:
– Знаешь, как замечательно было. После съемки садишься в поезд, обязательно кого-нибудь встретишь. Пока поговорим, пока обсудим последние сплетни в своих театрах, а тут – Бологое. Главное – все сделать по правилам.
«Стрела» тормозила. Артисты выскакивали и бежали в буфет. Думаете, зачем? Правильно – кружечку пивка выпить да стопочку водки. Это называлось «сто грамм с прицепом», которые полагалось закусить либо бутербродом с копченой колбаской, либо самым дешевым по тем временам консервом – крабами. А если повезет – воблой. Представляете – морозная ночь. Порошит снежок. Звезды трезвые, как стекло. Тихий пейзаж непуганого полустанка взрывают веселые парни.
Где романтика прежних лет? Где вы, бессонные ночи в «Красной стреле»? Где вы, ностальгические «сто грамм с прицепом»?
Как-то в середине девяностых несколько главных озорников Москвы, которым в то время перевалило за 60, устроили себе ремейк на тему «Когда мы были молодые». При подходе «Красной стрелы» к Бологому группа известных товарищей уже мобилизовывалась в тамбуре. Могу вообразить лицо станционного дежурного, увидевшего, как под покровом ночи Жванецкий, Ширвиндт, Державин, Арканов, Трушкин, Новоженов сообща раздавили бутылочку. Без закуски. И без Рязанова, мирно спавшего в своем купе.
Да, нынешние артисты на такие подвиги не способны.
Лариса:
– Вот Маша Распутина у меня ездила. Я думала, что она такая же буйная, как на эстраде. А она, знаете ли, даже замотается, чтобы ее никто не распознал, нырнет в купе и тихо лежит, отдыхает.
Нина:
– А вот Агузарова, помнишь, Лар, скандал сделала, когда в ресторане передачу снимали. Дурная она какая-то.
Некоторые таланты, знаете ли, не без этого. О том, как низко падают народные и заслуженные в глазах железнодорожной общественности, я узнаю тогда, когда мы проедем Бологое. А пока бригадир Володя, который наконец-то оставил в покое свою фуражку, расслабился и вспомнил:
– Ехали Никитична и Маврикиевна (актеры Борис Владимиров и Вадим Тонков. – М.Р.). Они попросились ехать отдельно, не в купе на четверых. А свободных мест, как назло, не было. Только подсобка возле буфета. Они и этому обрадовались – все-таки отдельно. Утром спрашиваю их: «Ну как?» – «Вы же обещали, что мы будем ехать отдельно, а оказалось, ехали с тараканами». В подсобке-то ящики и всякая тара стояла. Само собой – тараканы.
5
Прежде никакого ресторана в «Стреле» не было. Зато был буфет.
Владимир Татосов, актер Санкт-Петербургского театра Комедии:
– Это был шикарный буфет, который очень любили артисты. Он находился прямо в вагоне, и для него два купе были объединены в одно. Стояла очередь в окошечко, где делали заказ и тут же получали свежайшие бутерброды с рыбкой, икоркой. Были свиные отбивные на косточках, правда, их было немного. Но так как мы часто ездили и буфетчицы нас знали, то нам ребрышки перепадали. Пассажиры этого вагона писали протесты: «Закрыть буфет». Его закрывали. Потом писали снова: «Открыть буфет». И его открывали. Нас, артистов, буфетчицы пускали даже в служебное помещение, где стояла тара. Там было тесно, они говорили: «Сами распоряжайтесь. Сами берите что хотите, потом рассчитаетесь».
Вот после таких долгих буфетных посиделок Ефим Копелян и произнес сакраментальную фразу, вошедшую не только в театральную, но и в железнодорожную историю, – «Утро стрелецкой казни».
После буфетных историй в два часа ночи я посетила ресторан «КС». Два иностранца потягивали коньяк, еще был директор Большого театра Владимир Васильев с дамой и поэт Вишневский – тогда Владимир снимался на питерском телевидении. Стоял пост, и все ели рыбу. Директор ресторана Владимир Иванов (похож на морского офицера в отставке) сообщил, что никаких полуфабрикатов держать себе не позволяет. Все натуральное: говядина, свинина, осетринка.
– Кого из артистов вы считаете завсегдатаями ресторана?
– Абдулов частый гость. Эскалопчики любит. Осетринку предпочитает, коньяку рюмку выпьет. Может, две. Последний раз с Коржаковым приходил. Валерий Гергиев (главный дирижер Мариинского театра. – М. Р.) заходит. Вот он любит поесть. Да вы закажите себе что-нибудь. Или вам не оплачивают?
Пока я расправляюсь с фаршированными помидорами, он уверяет меня, что в ресторане никто не напивается, эротику не показывают и вообще берегут честь мундира, как только трогается поезд. Предыдущего директора, думаете, за что сняли? Он вчерашнюю вареную картошку обжаривал и подавал как свежую. Директор Иванов оказался потрясающим поваром и на прощание осчастливил меня рецептом фирменного салата собственного сочинения.
К вопросу об общественном питании, но в театральном разрезе. Анекдот. Тбилисский театр имени Марджанишвили. Третий звонок. Гаснет свет, поднимают занавес. На сцене постоянно разрастается световое желтое пятно. Все думают: «Что-то новенькое». Вдруг в луче возникает фигура буфетчика в несвежем халате. Голос буфетчика: «С первого по пятый ряд – хинкали готовы».
6
Поэт Владимир Вишневский сказал мне:
– «Красная стрела» – это всегда ожидание романтических историй.
– Поэт, а у тебя романтические истории случались?
– Знаешь, мне не повезло. Сожалею. Но мне рассказывали, как однажды восьмидесятилетнюю мхатовку погрузили в поезд. Когда кто-то открыл дверь в ее купе – оттуда раздался крик: «Мужчина, ах!» В этом крике одновременно были и испуг, и надежда.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
