Но больше он этого нигде не повторил.
- А почему он не рассказывает о твоих последних результатах? - не только из благодарности спросил Сабуров.
- Шеф любит говорить: надо спешить, не торопясь.
Нукер недовольно замолчал, словно сболтнул лишнее.
В перерыве к Сабурову беспрестанно подходили, задавали вопросы, совали свои Советские, Социалистические, Октябрьские, Индустриальные адреса, записывали его адрес. Златокудрый хлопчик чуть не выдернул ему руку из плеча. Подсеменил Рогович, дружелюбный, седенький подросток:
- Какой доклад сделал Моде... Васи... Вамосилидестосильевич! Вы ведь тоже пробовали чем-то подобным заниматься?
Через их головы Сабурову то и дело попадались на глаза изумленные и встревоженные лица колдуновской команды.
Профессор Гурвич, ведущий специалист по легаровским отображениям, оскорбленно протолкался к нему:
- Мне и во сне не могло присниться, что семейство можно исследовать в одной точке. Где об этом можно прочитать?
Сабурову казалось, что его приняли за кого-то другого: уважительную суматоху всегда вызывали должности, а не таланты. Он поискал глазами Лиду. Девчоночье лицо ее светилось совершенно неприличным счастьем и гордостью. И Сабуров окончательно понял, что Крайний не обобрал, а облагодетельствовал его: без Крайнего он бы так и издох на своих сокровищах.
Крайний приближался со сладкой изнуренностью султана, только что освободившегося от сто пятьдесят седьмой жены.
- Приложения просто блестящие! - это Сабуров мог высказать не кривя душой (остальное было чистым маскарадом).
- Такой стройной теории вы, конечно, не ждали, - великодушно похлопал его по плечу Крайний.
"Да я все это знал пять лет назад," - едва сдержался Сабуров.
- Мне пришлось стать двухсотпервой женой султана... - промычал Сабуров.
- Это хорошо сказано, - как знаток одобрил Крайний и посмеялся, со вкусом выговаривая каждое "ха". Сабуров убедился, что Крайний самым искренним образом уже не мог отделить свое от чужого: власть, пришитая к таланту, непоправимо его изуродовала.
Тем временем Крайний затуманился (вместе с ним пригорюнились все солнце за тучку забежало) и на десерт поискал чего-нибудь возвышенного. И за окном увидел церковь.
- Очень тонко кто-то выразился: архитектура - застывшая музыка. Да, сумела Русь отстроиться - а ведь татары когда-то камня на камне здесь не оставили! Так и представляешь, как эти раскосые мурла карабкались на наши стены...
Все покосились на нукера, еще прежде успевшего потупиться.
- Что вы, черти, приуныли? Ах, вот оно что! Скоро мы уже до того дойдем, что нельзя будет сказать, что ты русский - сразу обвинят в национализме. А русскому народу в исключительной степени чужда национальная исключительность! Его исключительная щедрость и гостеприимство и легли в основу нашей исключительной исторической роли! Союз нерушимо=ый республик свободных сплотила-то кто? Великая Русь! Не Литва, не Татария, не Биробиджан, а все-таки Русь!
Он растроганно оглядел слушателей, но на их лицах (не считая Мефистофеля) ответная растроганность смешивалась со смущением. Досада пробудила в Крайнем агрессивный аппетит.
- Забыл, как вас по батюшке, - вдруг обратился он к Сабурову, - узнайте-ка, что там с перерывом в буфете.
Сабуров с удовольствием удалился бы, но Мефистофель насмешливо сказал ему вслед: "В науке нет широкой столбовой дороги". У Сабурова дернулись плечи - ведь еще и Лида здесь! - но не поворачивать же обратно... Вернувшись, он с наслаждением сообщил, что буфет все еще закрыт.
- Эта извечная российская расхлябанность! А мы, с нашим извечным российским великодушием, продолжаем ее терпеть!
Раздраженный взгляд Крайнего снова упал на церковь за окном.
- Сколько подобной красоты у нас отняли за эти десятилетия, а мы и это готовы простить!
Сабурова наконец передернуло.
- Если бы мы действительно дорожили этой красотой, у нас никто бы не сумел вырвать ее из рук, - ни на кого не глядя, сказал Сабуров. - Водку, небось, никому у нас не отнять!
Воцарилась тишина. Мефистофель смотрел на Сабурова с радостным ожиданием, как мальчишка на коверного. У Лиды глаза округлились от ужаса.
- А что, вы в Сибири так крепко держитесь за водку? - повеселел Крайний и, переждав взрыв звонкого смеха, добавил: - Это в порядке юмора.
- Ах, юмора... Тогда кто крайний смеяться?
Крайний отечески потрепал Сабурова за предплечье.
- Ничего, ничего, я тоже, пока не защитил докторскую, был очень раздражителен. Как ни люби науку, а отношения с ней рано или поздно надо узаконить. Вам нужно защищаться.
- Не от кого.
Крайний посмеялся и сделался серьезен, не выпуская напрягшегося предплечья. Все затихли, ожидая новой премудрости.
- Плох тот солдат... Я сам каждое утро перечитываю список действительных членов Академии и, когда не нахожу в нем себя, принимаюсь за работу с удвоенным усердием.
"Имея двести жен, нужно быть очень усердным", - эту реплику Сабуров все же удержал на кончике своего ядовитого языка. А Крайний мальчишески-воровато оглянулся и сообщил, что на днях получил письмо с обращением "члену корреспондента". Все приятно гоготнули. Воцарилась атмосфера доверия.
Обращаясь к публике, Крайний продолжал держать Сабурова за предплечье, время от времени пожимая его в знак того, что помнит о нем. Прозвенел призывный звонок, Крайний выступил по направлению к залу и, полуобернувшись (но не настолько, чтобы Сабуров попал в поле его зрения), поманил его через плечо:
- Вечером зайдете ко мне. Обсудим ваши диссертационные дела. Мой номер... ну, в общем, узнаете.
Свита почтительно задержалась вокруг нового фаворита. Только Мефистофель, кажется, что-то понял по его перекосившейся роже и проницательно бормотнул вполголоса: "Шеф учит: не нужно бояться грязи, если она лечебная".
А Сабуров вместо заседания отправился с Лидой бродить среди застывшей музыки и был так мил, что Лида как дурочка поминутно смеялась от счастья.
По обледенелой тропинке они проникли в овраг, где в низком срубе рукой подать - стояла черная вода.
- Это источник Михаила-архангела, - словоохотливо пояснила женщина с бидончиком. - Помогает от гипертонии.
- И от отложения солей, - ревниво прибавила другая.
Лида зачерпнула ладошкой воды из сруба и попробовала.
- Вон же стакан на веточке висит, - недовольно указала та, которая старалась перетянуть Михаила-архангела на отложения солей. - А то если каждый начнет руки полоскать...
- Ничего, - вступилась первая, - девушка вон какая чистенькая.
А мысль Сабурова в какой-то неведомой глубине все это время не переставая толкалась в загадку обобщенных инверсий.
С наступлением сумерек Лида начала беспокоиться.
- А... а как же к Крайнему? - наконец робко спросила она.
- Их много - я один, - голосом сварливой продавщицы ответил Сабуров. - А почему, кстати, ты так долго не спрашивала - что-то я раньше за тобой такого упрямства не замечал.
- А ты меня вообще замечал? - спросила она с какой-то рекрутской отчаянностью - и в этот миг его мысль с разбегу проскочила колдобину: он понял, почему формальное применение обобщенных инверсий привело к правильному результату. И на душе стало так окончательно легко, словно он встречался с Крайним в каком-то давно забытом, зараженном нечистыми глупостями отрочестве. И едва ли не впервые он вдруг ощутил Научгородок родным городом. Перед отъездом он читал Шурке шотландские баллады в переводах Маршака. Девушка, потерявшая милого, cетовала: "О, кто мне станет надевать мой легкий башмачок?", а Шурка рассердился: "Какая ленивая!"
Сабуров из номера позвонил своему златокудрому поклоннику, не застал. Лихорадочно набросал на листке обоснование метода обобщенных инверсий и сунул ему под дверь: "Печатаем вместе". Кинулся к молоденькой коридорной, навеки обидевшейся на соотечественников за то, что они носят советское исподнее, да и его не оставляют в номере. Та агрессивно поинтересовалась, где второе полотенчишко, которое должно было висеть возле унитаза в пандан первому, нетронутому. Сабуров и доцент дружно подтвердили, что его не было.
Глаза коридорной наполнились слезами, и Сабуров подумал, что будет только справедливо, если он отдаст два рубля, которых ему совершенно не жалко, бедной девушке, для которой они так много значат.
- Не надо больше воровать, - успокоилась она.
Но силуэты храмов на зимнем небе были неописуемо прекрасны - "Слава богу, и они есть на свете!" Правда, он был несколько смущен, что уехал, не простившись с Лидой, - зато внезапное исчезновение делало его еще более таинственной личностью. Конечно, было легкомысленным удрать без доклада, но ведь его приглашали и к Дуговцу, и к Глазырину, и к Ключнику, и к Дроботову, насовали столько адресов!.. Вдруг он теперь заживет на московскую ногу? После его отъезда омский доцент ежевечерне навещал Лиду, тоскливо пересказывая разговоры хозяев жизни:
