«Хватит нам программ, так и оставшихся нереализованными из-за отсутствия политической воли и квалифицированных исполнителей. Только комплексное решение проблем в состоянии оздоровить больную экономику, создать организационные, экономические и правовые условия для предпринимательства и конкуренции, стимулирования производительности труда и сокращения издержек производства, прироста сбережений, накоплений и инвестиций, победить инфляцию и обеспечить рост национального продукта и дохода»160.
Показательно, что Богданкевич характеризует программы предшествующего правительства как «оставшиеся нереализованными из-за отсутствия политической воли и квалифицированных исполнителей». Ему казалось, что вот-вот, чуть-чуть больше воли, решительности — и реформы пойдут! Лукашенко с его решительностью и готовностью «пойти на все» воспринимается Богданкевичем как таран, способный проломить любую стену и реализовать собственную (во всяком случае, разработанную по его поручению и внесенную от его имени) программу. Ради этого Богданкевич, как, впрочем, и другие реформаторы-рыночники, бывшие тогда в правительстве (Соснов, Леонов, Гончар) готовы были терпеть уже демонстрируемые главой государства авторитарные методы проведения реформ.
Лукашенко такую возможность сочетания экономических реформ с авторитаризмом решительно подтверждал:
«Помню, как в очередной раз в президентском кабинете он (Лукашенко. — А. Ф.) собрал всех причастных и в лоб спросил Чигиря:
— Михаил Николаевич, почему вы волокитите? Скажите честно и прямо, с чем не согласны!
Чигирь отвечает:
— Александр Григорьевич, речь ведь идет о людях… Появятся безработные, выйдут на площадь…
Лукашенко отрезал ему:
— Ты, Михаил Николаевич, работай, остальное не твоя забота. Сюда, на площадь, никто не пройдет. Тут будут стоять танки и пулеметы, и ни один сюда не ступит. Площадь будет свободна! Можешь делать все, что угодно»161.
Как мы видим, провозглашалась решимость защищать реформы даже танками и пулеметами. Это вселяло в соратников надежды на то, что поворот к рынку будет неотвратимым, но вот здесь-то всех нас и ждал очередной и весьма сокрушительный сюрприз.
«Подстава»
В ноябре 1994 года Лукашенко ушел в свой первый краткосрочный отпуск и улетел в Сочи на лечение (даже президент имеет право на приступ радикулита, несмотря на то, что Леонид Синицын корректно именовал это «ущемлением спинного нерва»). В это время правительство, согласно утвержденной президентом и согласованной с Верховным Советом программе, должно было отпустить цены на молочные продукты, что и было сделано.
Одиннадцатого ноября президент связался с Синицыным и сообщил, что уже сегодня возвращается в Минск. В резких тонах он обрисовал главе Администрации, как плохо без главы государства работает правительство. Тут же мне было поручено написать текст президентского выступления по телевидению и обеспечить это выступление в прямом эфире вечером того же дня.
Текст я написал в течение часа. Концептуально он был определен самим президентом: «Выступление должно быть остро критическим. Понял?». Понял, чего ж тут не понять. Поэтому Синицын, получив первый вариант текста на согласование, увидел в нем «беспардонную ругань в адрес правительства» и предложил мне «не инициировать правительственный кризис». Посему окончательный вариант, который предстояло зачитать президенту, был приглажен настолько, что высшие должностные лица государства, ожидая в аэропорту прилета Лукашенко, прочли распечатанный текст и, убедившись, что лично каждого из них он почти не затрагивает, вздохнули с облегчением.
Облегчение было преждевременным.
Вышедший из самолета президент имел вид усталый и мрачный. Чувствовалось, что «разгон» все равно будет.
Забрав текст, Лукашенко попрощался до вечера и уехал в резиденцию…
В 20.30 он прибыл в телецентр на улице Красной. Настроение у него было хуже некуда. Сидя в кресле гримерши, глядевшей на него влюбленными глазами, он небрежно вернул мне текст собственного выступления с формулировкой: «Сравнишь…»
…«Сравнение» потрясло не только меня, но и всех, находившихся в режиссерской рубке.
В течение 30 минут, прошедших с начала выпуска новостей, президент обвинил в непрофессионализме и проведении де-факто антинародной политики правительство, Национальный банк, Верховный Совет. Деятельность партий и движений, профсоюзов и прессы была оценена как подрывная. Непосредственно в прямом эфире было заявлено, что завтра в 12.00 состоится расширенное заседание Кабинета Министров, которое будет транслироваться по телевидению и радио. С докладами на нем предстоит выступить премьер-министру и главе Администрации. После этого виновные в проведении антинародной политики будут наказаны, а цены на основные продукты питания будут возвращены на прежний уровень. И больше подниматься НЕ БУДУТ!!! Это президент гарантировал своим честным словом162.
Кто-то из российских телевизионщиков, находившихся в той же режиссерской рубке, что и я, поинтересовался, пустят ли их на заседание правительства. В ответ я попросил его не позорить нас перед миром, хотя и понимал всю бессмысленность такой просьбы. Больше-то было уже некуда.
Это была настоящая «подстава». Потребовать от правительства решительности в проведении рыночных реформ и после первого же шага выставить его «врагом народа», публично вывозив, как нашкодившего щенка…
Метнувшись из телецентра в Дом правительства, я рассчитывал застать там Синицына.
В кабинете Синицына не было. Постовой, стоявший на третьем этаже «президентского» крыла Дома правительства, доложил, что «глава у премьера». Но в приемной Чигиря мне преградил путь один из помощников председателя правительства.
— Синицын там? Доложите Синицыну!
— Нельзя!
Почему «нельзя», стало понятно лишь через три часа. Леонид Синицын вышел из кабинета, мужественно схватил меня за локоть и с заметным усилием проговорил: «Пошли…»
Как выяснилось позже, мысль зайти к премьеру с бутылочкой коньяка на десятой минуте президентской телевизионной импровизации посетила не только Леонида Синицына. Не сговариваясь, в тот момент в приемной Михаила Чигиря встретилось едва ли не все руководство правительства (правда, Синицын вышел первым, а потому состояния остальных руководителей белорусского государства я не видел).
Настроение у всех было не то чтобы траурное, а, я бы сказал, катастрофическое: все готовились к отставке. Выступление президента могло означать только одно: конец рыночных реформ в Беларуси.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
