Исправить их отношения я не могла, но могла, по крайней мере, перехватить юнгу на обратном пути и хоть немного зализать его раны. Я остановилась на углу Порцелланштрассе, пытаясь определить место, откуда я смогу наблюдать завтра за входной дверью в подъезд Фрейда, чтобы не пропустить юнгу.
К сожалению, такого хорошего места на улице я найти не смогла – дома тесно прижимались друг к другу, не оставляя ни просветов, ни щелей, деревьев на Берггассе не было, а из ближайшего кафе за углом подъезд Фрейда не был виден. Тогда я вернулась обратно и вошла в подъезд. Нижняя часть вестибюля представляла собой широкую – от стены до стены – короткую лестницу в три ступеньки, за несколько шагов от которой начиналась настоящая крутая лестница вверх с литыми чугунными перилами и витражами.
Из-за цветных стекол витражей нижняя широкая лестница была освещена очень слабо, а дальние ее углы возле стен вообще тонули в полутьме. Я решила прийти за десять минут до двух в темном платье и в шляпе, скрывающей мое лицо, и стать в слабоосвещенном углу. Я была уверена, что юнга, нервно сосредоточенный перед решительной встречей со старым другом и новым врагом, даже не заметит смутную женскую фигуру в дальнем углу вестибюля.
Теперь мне оставалось только с легким сердцем пойти осматривать венские красоты. Целых два дня я проболталась в этом красивейшем уголке мира, иногда заходя в кафе, чтобы передохнуть и расслабиться. Меня поразило, что все стены и заборы центра города заклеены одной и той же афишей, которую кто-то безуспешно пытался соскоблить. На афише была изображена совершенно обнаженная девушка, привязанная к столбу, по диагонали красной краской было написано название спектакля. Афиши были расклеены очень добросовестно, и потому на разных афишах разрушителю удалось соскоблить разные их части – так что и образ голой девушки, и название спектакля можно было восстановить, только если сопоставить несколько изувеченных афиш.
Я с интересом принялась сопоставлять и обнаружила, что девушка весьма хорошо сложена, а спектакль называется «Андромеда». Мое любопытство было задето, и я отправилась в театральное кафе в надежде, что там кто-нибудь откроет мне тайну этой афиши. Молоденький официант, с которым я разговорилась, оказался начинающим актером, подрабатывающим в кафе, и, конечно, знал все об этом злополучном спектакле. Он охотно рассказал мне, что опера «Андромеда» действительно была поставлена и очень скоро запрещена по требованию уважаемых граждан города именно из-за этой обнаженной девицы, которая весь спектакль стояла в центре сцены, привязанная к столбу.
В этом была вся Вена! Только в Вене можно было поставить оперу с голой девицей в центре сцены, чтобы потом срочно ее запретить и соскоблить афиши. Только в Вене один гениальный еврей мог додуматься до идеи бесконтрольного подсознания, чтобы подвергнуться травле всего медицинского мира, который попытался втоптать его в грязь. Только в Вене мог возникнуть художник Густав Климт, которого сначала вознесли до небес, а потом сбросили в грязь и стерли со стен, чтобы через десяток лет он превратился в одного из известнейших художников мира.
Накануне рокового дня я вернулась в свой пансион, усталая, но счастливая, размышляя по дороге о том, что, похоже, звезда Фрейда уже вынырнула из грязи и начала подниматься над горизонтом все выше и выше. И мне стало невыносимо больно, что именно в этот момент юнга по странному взаимному капризу вынужден был отколоться от своего друга и учителя.
Я так устала, что уснула немедленно, и только утром, принимая ванну, подумала – а вдруг он приедет не один, а с Эммой? Это так естественно, чтобы она не оставила его одного в такой решительный час. Ведь Фрейд жаловался мне, что она написала ему письмо, полное беспокойства из-за этой их, как ей казалось, бессмысленной распри. Мне же эта распря бессмысленной не казалась, я видела в ней столкновение двух непомерных амбиций, которые нельзя было насытить ничем, кроме взаимного пожирания.
От мысли, что юнга придет к Фрейду с Эммой, у меня совершенно пропал аппетит и даже природа стала подыгрывать драме с печальным концом – вдруг откуда ни возьмись набежали угрюмые серые тучи, и в один миг солнечный день превратился в дождливый. Я никуда уже не пошла, а потратила утро на приведение себя в самый лучший вид. Пока я причесывала волосы и подводила брови, я пришла к выводу, что юнга не возьмет с собой Эмму на последний бой с Фрейдом: они, как сказочные герои, должны сразиться один на один
От этого мне стало немножко легче. Я одолжила зонтик у хозяйки пансиона фрау Моники, и, выйдя загодя, неторопливо отправилась на Берггассе. Дождик моросил мелкий, не пронзительный, так что я добралась до рокового подъезда даже не промочивши туфли. Было без четверти два. Я отворила тяжелую застекленную дверь, напоминающую ворота средневекового замка, и вошла в вестибюль. Сквозь затянутое облаками небо свет в подъезд пробивался еле-еле, так что заметить меня в сумрачном дальнем уголке вестибюля было практически невозможно.
Я уже стала подумывать, не присесть ли мне на ступеньку, как вдруг на улице перед входом появился юнга. Мое сердце дрогнуло и закатилась куда-то под печень. Юнга был без Эммы и без зонтика. Это означало, что она с ним не приехала, иначе она ни за что не отпустила бы его без зонтика в такую погоду. Но он не сильно промок, он шел под дождем всего лишь от трамвайной остановки, находившейся от дома Фрейда в двух минутах ходьбы. Кроме того, в те годы в Вене было неприлично выйти на улицу без шляпы, так что лицо юнги под шляпой осталось сухим.
Он вошел в вестибюль, снял шляпу, стряхнул с нее капли и посмотрел на часы. До встречи остававлось еще семь минут, а юнга был не из тех, что приходят на важные свидания раньше назначенного времени. Нетерпеливо притопывая правой ногой он безуспешно попытался стереть ладонью дождевые капли с лацканов пиджака, и тут я неслышно подошла сзади и стала вытирать его пиджак своим носовым платком.
Юнга вздрогнул от неожиданности, резко обернулся и оказался лицом к лицу со мной. «Ты! – воскликнул он. - Живая или призрак?» - «Разве я похожа на призрак?» - «Я шел сюда и мечтал, чтобы в эту трудную минуту ты оказалась рядом со мной. В таких ситуациях человеку часто являются призраки». Я обхватила руками его шею и поцеловала куда-то между носом и подбородком: «Дай я тебя поцелую, чтобы ты поверил, что я живая. А теперь иди наверх, а то опоздаешь!» - «Но как я тебя потом найду?» -«Я буду ждать тебя в кафе на углу Порцелланштрассе. Иди скорей!» Я слегка подтолкнула его в спину, и он стал подниматься по лестнице медленно, как на эшафот.
«Я надеюсь, на этот раз ваша беседа не продлится тринадцать часов», - обнадеживающе сказала я ему вдогонку. Он резко хохотнул и не ответил. Я подождала в вестибюле, пока наверху не зазвенел звонок и не хлопнула дверь. Больше мне делать тут было нечего. Как бы я хотела бесплотным призраком проскользнуть за юнгой в облицованный дубовой панелью коридор, а оттуда в кабинет профессора, куда впускали только посвященных! Может, мое невидимое присутствие понизило бы накал их взаимной враждебности и смягчило бы их нелепую распрю до мелкой ссоры?
Я постояла в вестибюле еще пару минут, словно готовясь к тому, что юнгу пинком выбросят за дверь и спустят с лестницы, но ничего подобного не произошло, и я отправилась в назначенное кафе, готовая к долгому ожиданию. Дождь на время прекратился и я прошлась по Порцелланштрассе в поисках книжного магазина или газетного киоска. Киоск я нашла в соседнем квартале и, купив последний театральный журнал, уютно устроилась в кафе за угловым столиком под лампой с розовым абажуром.
Настроение у меня настолько улучшилось, что я с удовольствием выпила две чашки кофе с воздушными розовыми пирожными, которые подают только в Вене. Несмотря на трагическую драму отношений Юнга с Фрейдом, сердце мое эгоистически ликовало – он приехал в Вену без Эммы и мечтал о встрече со мной!
Не могу сказать, сколько раз на улице начинался и кончался дождь, сколько раз я прочитала свой театральный журнал от корки до корки, пока, наконец, в дверях кафе не появился высокий силуэт юнги. Дождь как раз прекратился и он стоял в дверном проеме, держа шляпу в руке и беспомощно озираясь. Догадавшись, что от волнения он не может разглядеть меня под розовым ореолом абажура, я встала с места и махнула ему рукой. Он быстро, почти задевая сидящих за соседними столиками, подошел ко мне и упал на стул рядом со мной.
Вглядевшись в него, я впервые в жизни поняла выражение «на нем лица не было». То есть лицо у него было, там было вроде бы все, как положено – нос, рот, глаза, брови - но все эти черты словно сдвинулись со своих мест и потеряли связь между собой. Содрогнувшись от дурного предчувствия, я осторожно спросила: «Что, вы рассорились окончательно?»
